— С какой стати мне что-то ему отдавать! — восклицаю я, итожа мысли, на которые меня навел Костя. — Да даже имей я эти деньги — фиг бы я что ему отдал!

— Ты уверен? — осторожно произносит Костя. — Может, ну его, Бог с ним, отдать? Я бы тебе одолжил сколько-то. Без всякого срока. Еще бы ты у кого-то взял…

— Ты обалдел? — вопрошаю я Костю. — С какой стати?! Да если бы и хотел отдать, мне таких денег нигде не назанимать! Я только на одну Бразилию сколько просадил! Мне ведь ни копья не вернули. Пошло оно все подальше! — Я решительно поднимаюсь со своего рабочего кресла за компьютером и, подойдя к дивану, на котором сидит Костя, хлопаю его по плечу. — Пойдем сварганим обед, поедим — станет веселее. Что этот кот усатый может мне сделать, если не верну? Ничего!

Лето наконец начинает отдавать долги, накопленные за дни осенней погоды, которой давило все начало июня, — снова жара, сушь, солнце оправдывает свое славянское имя Ярило, хоть падай ему в ножки и проси помилосердствовать. Жара в квартире — нечем дышать, и близость Битцевского парка не спасает. Мы с Костей разгуливаем в одних трусах — два одиноких степных волка, которым не тесно и удобно в одной берлоге. Костя время от времени восклицает с восхищением, переводя взгляд с меня на себя и обратно: «Слушай, у тебя совсем живота нет!» Мне, нечего говорить, приятно. «Проживи мою жизнь, сынок», — отвечаю я с показушно-высокомерной усмешкой — словно бы и вправду в моей жизни было нечто такое, что не позволило мне набрать лишней плоти.

Костя ходит по всей квартире, снося в один угол свои вещи. Билет на самолет у него через пять дней, но за три месяца московской жизни вещи его расползлись по моей берлоге какая куда, и не собрать заранее — при паковке чемодана не вспомнишь о них и не отыщешь.

— Ты сегодня куда-нибудь собираешься выезжать? — в какой-то момент как бы между прочим интересуется он у меня.

Стерильная невинность голоса выдает его с головой. Ему нужно, чтобы я хорошенько поотсутствовал. Последнее или предпоследнее свидание с московской подругой, перед тем как сесть на германский пост.

— Обязательно должен выехать, — говорю я, изображая ответную невинность, словно ничего не понял. — Часика через полтора-два. И часика на три-четыре. Не меньше.

На самом деле мне никуда не нужно. Мне некуда ехать — ни в какую редакцию, ни в какое издательство, ни в какую студию, — никто меня нигде не ждет. Хотя нет. Евдокия, возможно, ждет. Разве что, прежде чем сменить гнев на милость, как следует попортит мне загривок своими тигриными зубами. Но я не готов подставляться под ее зубы: бывший вице-мэр все так же стоит между нами — даже и странно.

Спустя несколько минут после нашего разговора Костя выскальзывает из комнаты с трубкой, и я слышу, как дверь на кухню закрывается. Еще через несколько минут кухонная дверь снова вскрипывает, Костя появляется в комнате, направляется к телефонной базе, а я вновь старательно делаю вид, словно и не заметил, как он выходил с трубкой.

Он не успевает поставить трубку в гнездо на базе — телефон звонит. Костя нажимает кнопку приема, явно полагая, что это перезванивают ему, но по тому, как он затем здоровается, я понимаю, что звонок не ему. Тебя, протягивает мне трубку Костя.

— Алё-у! — беру я трубку.

Это сын. Не младший, на которого я горблюсь, у которого сейчас грядет очередной выпускной экзамен и которого я не видел уже тыщу лет, а все тот же, старший, с которым виделись как раз совсем недавно. Правда, можно сказать, в другую эру: когда я еще мог тешить себя иллюзиями стать Крезом — пусть и в моем понимании.

— Отец! — говорит сын, и я отмечаю: он снова, как все прошлые годы, в отличие от нашей последней встречи называет меня отцом, а не папой. — Отец, надо встретиться.

— Да, конечно, — отвечаю я. — И когда б ты хотел?

Раз он просит о встрече, что-то ему от меня нужно. Других причин я не знаю. Снова деньги? Но он же только что мне говорил, как у него все прекрасно в жизни, какая чудная контора, куда устроился. Или уже не такая чудная? «Отец» — это тоже симптом. И грозный.

— Можем мы встретиться прямо сейчас? — спрашивает сын.

— Давай прямо сейчас, — говорю я. — Где ты хочешь?

Он хочет где угодно, главное — немедленно. Более того, он уже в машине и, как только мы договоримся о месте, тут же выезжает.

Ехать в такую жару в центр, тем паче в моем корыте без всякого кондиционера, — довольно дико, и я предлагаю для встречи Битцевский парк рядом.

— О, то что надо, — с ходу принимает мою идею сын. — Замечательное место для разговора.

«Для разговора». Это что-то новенькое. Уже и не вспомнить, когда мы с ним в последний раз разговаривали. Не обменивались дежурными фразами при передаче-получении денег, а именно разговаривали: о том о сем — обо всем. Примерно с той поры, как он закончил школу. Получается, лет уж восемнадцать. Что за разговор у него может быть ко мне?