— Не знаю даже. А мне вот кажется, что нет счастливее нас. Вечно странствовать по свету и дарить всем тепло родного очага, поддерживать это пламя любви и добра, — что же можно придумать лучше?

— А ты — поэт!

— Ну не тебе же одному частушки да прибаутки сочинять под балалайку…

Настасья улыбнулась, а Никодим в ответ просто посмотрел в ее огромные глаза и понял, что вновь начинает тонуть в них…

Так сидели они долго-долго и рассуждали об этом странном и сумасбродном времени чудес, а звезды над ними подмигивали в такт какой-то вселенской музыке чувств. Им было хорошо, и аура любви и добра заполняла весь новый дом Василия. А больше ничего и не надо было — просто немного настоящей любви и добра, дарящего надежду.

Хорек Василий пришел в свой дом только под вечер. Войдя в просторную гостиную на исходе тяжелого дня, он был немало удивлен, увидев за столом удивительных гостей — двух магических персонажей, один их которых играл на балалайке и пел какие-то странные строчки:

Домовые, ведьмы, лешие — это русская душа.

Эх, родимая сторонушка — как была ты хороша!

Выйду за околицу в тихий час ночи —

Ведьмина зазнобушка, доставай ключи…

Василий сообразил, что это и есть вызванные из чужедальней земли под названием Московия. Точнее, один из них определенно должен быть домовым.

— Вы, наверное, из разряда домовых? — неуверенно спросил Василий. — Ну как вам мой новый дом? Вот завелась в нем некая несуразность, просто беда.

— Эх ты, — весело проговорила домовенок, — разряд это в розетке, в мире людей. Да в ваших местах их и нету совсем, ни разрядов, ни розеток… Мы дом твой обживаем.

И нет тут никакой несуразности, просто не хватало тепла и света. Бывает.

— Ну, как мой дом обживается? — поинтересовался Василий.

— Трудно. Любви у тебя тут тоже явно не хватает. Построили наспех без всякого чувства и понятия. Вот что я тебе скажу.

— И что делать будем? К какому-нибудь консенсусу придем?

— Ты прости, ученая голова. Мы, домовые, по простоте своей таких напитков не принимаем совсем, тем более на работе. Ну поживем у тебя месяцок-другой. Любви будет больше. Любовь, она такая интересная штука — перетекает от одного существа к другому. Вот и мы — добавим любви, и твой дом наполнится ею до краев.

— Так дом-то совсем немаленький, как же он наполнится? Вижу я тут очевидное напряжение. Прямо антагонизм чувств и понятий.

— Я твоим мудреным словам не обучен. Вот только нет у чувств никакого антагонизма. Они или есть, или нет. Все просто. Ну а касательно дома не переживай. Мы постараемся, со временем обживем его. Дело привычное.

— Вот и славно, — проговорил Василий. Его уже охватило знакомое чувство приближающегося волшебства, и мысли уже были далеко-далеко, в новой коллекции загогулин.

Так с тех пор и жили они — домовые стали делиться любовью, а дом вроде приличнее стал себя вести. И жизнь хорька Василия начала понемногу налаживаться.

Однажды, в самый противный и тягостный пик отчаянной жары, когда наигравшееся в летние игры и согревшее жителей Архипелага Сказок солнце уже собиралось в другие миры, покидая видимый обитателям Дальнего Леса уголок голубых небес, произошло непонятное происшествие. Затейник и задира, самый молодой и потому практически неугомонный западный ветер из семейства Голдстрим принес своими невидимыми руками небольшой прозрачный шарик. Откуда он его взял и почему принес именно этим жарким летним днем, так никто и не узнал. Мало ли что придет на ум переменчивому западному ветру-сумасброду в период летнего разгула и почти постоянного солнцесияния!

Дневное светило, меж тем, устав от своей нелегкой миссии и окинув лес прощальным взглядом, заметило этот подарок ветреного посланца небес. Это круглое и холодное нечто вызвало у него немалое удивление. Шар и правда чем-то заинтересовал усталое светило, вроде бы уже собиравшееся покинуть лесные просторы. От внимательного взгляда жаркого летнего солнца прозрачный шарик быстро растаял и превратился в ручеек, побежавший к манящему прохладой, глубокому и холодному даже в разгар самого жаркого дня Серебряному озеру. А на месте шарика возникло какое-то странное существо.

Дневное светило, само того не зная, освободило из ледяного сонного плена доисторического муравья. Был он по-доисторическому громаден, конечно в муравьиных масштабах. В наши продвинутые времена он все равно казался мелкоформатным. Надо ли говорить, что муравей тот ничего не знал о своей сравнительной мелкоформатности и невероятно гордился собою. Так и нес себя как древнее сокровище. Вот только у него почему-то раскалывалась голова, и он не понимал, где оказался.

Спал он так долго, что, проснувшись, ничего не узнал. За многие столетия его сна появлялись и пропадали целые виды животных. Возникали и превращались в пыль империи. Деревья и травы, звери, — все изменилось до неузнаваемости. Ему даже показалось, что он оказался в другом, может быть, потустороннем мире.