— И не двигайся, — велела Фиби. Потом повернулась к Тиму. Он шарахнулся от нее.

— Я хочу свою стрелу обратно.

Тим посмотрел на Скотти, лежащего на боку, и на стрелу, торчавшую из его ноги. Скотти тихонько всхлипывал, двигалась только его грудная клетка, когда он делал вдох или выдох. Скорее всего, он боялся шевелиться, чтобы не пораниться еще сильнее о валявшиеся кругом осколки.

Сморщив нос, Тим повторил:

— Твою стрелу?

— Да, именно эту.

— Как же я.

— Выдерни ее.

— Но.

И тут Скотти заговорил. Тихим голосом, дрожащим от ярости или боли, он произнес:

— Только попробуй тронуть эту ебаную стрелу, и я сожру твое сердце.

— Но.

— Я убью твою мать и трахну твою сестру. Я…

Посмотрев на него с отвращением, Тим наклонился и выдернул стрелу. Скотти завопил, схватился за рану и свернулся калачиком.

Фиби сняла стрелу с тетивы и положила ее в свой старый потертый колчан.

Тим передал ей вторую стрелу.

— Спасибо, — сказала она и помахала ею нам с Расти. Стальной наконечник выглядел так, будто его макнули в красную краску. Пара капель упала на землю. — Моя счастливая стрела, — сказала Фиби.

Не потрудившись обтереть наконечник, она сунула стрелу в колчан.

— Ты тоже ложись, — сказала она Тиму.

Без возражений и колебаний он растянулся на земле.

Нам с Расти Фиби сказала:

— Думаю, на сегодня хватит стрельбы по мишеням. Пошли домой.

Я подошел к мишени, вынул стрелы из глаз и носа Эйхмана и отдал их Фиби. Потом подобрал картонную коробку.

Скотти, Шлепок и Тим лежали на земле.

Мы пошли прочь, Фиби впереди, мы — по бокам.

Они не пошевелились.

Когда мы отошли достаточно далеко, но так, что троица на земле еще могла нас слышать, Фиби выкрикнула:

— Мы ничего не расскажем, если вы не расскажете!

Они никогда ничего не рассказали.

Мы тоже.

Уйдя уже далеко в лес, мы нервно смеялись, мотали головами, хлопали друг друга по плечам и повторяли Фиби: «Вот это да!» и «Ну ты даешь!» почти что тысячу раз.

А потом я увидел слезы в ее глазах.

И тогда мои глаза защипало, и я разревелся.

Я не знаю точно, из-за чего именно мы все расплакались, но полагаю, что на то имелась масса причин. Скорее всего, дело было в страхе и преданности, храбрости и трусости, унижении и гордости. А также в радости выживших, я полагаю.

Уж точно мы не стали бы оплакивать раны, полученные Скотти и его приятелями.

Кстати, после этой встречи на поле Янкса, они перестали быть приятелями. Они старались держаться подальше друг от друга, и по-настоящему опасались меня, Расти и Фиби.

Они так боялись ее, что никогда даже не решались смотреть в нашу сторону. И несколько раз, спустя месяцы после происшествия, я замечал, как кто-нибудь из них переходил улицу или менял направление, лишь бы не встретиться с нами — и при этом Скотти здорово хромал.

Через неделю после этой тренировки на поле Янкса Фиби победила в состязании лучниц в юношеской секции в честь Четвертого июля, завершив его поразительным выстрелом, который заставил бы завидовать даже Робин Гуда.

Она, конечно же, выстрелила своей счастливой стрелой.

И выиграла кожаный колчан ручной работы.

По сторонам от колчана я мог видеть завязки купальника Слим, полоски бинтов и голую загорелую кожу вниз до самого пояса красных шортов Ли.

Идя за Слим к двери ее спальни, я был поглощен ее обликом и воспоминаниями о том лете, когда она выиграла свой колчан, и совершенно не обращал внимания ни на что другое.

Едва выйдя в коридор, она остановилась.

— Что? — спросил Расти.

Как будто он не знал.

Слим шикнула на него и прошла через коридор в спальню матери. Мы вошли следом и встали рядом с ней и уставились на царящий там беспорядок. На шкафу все еще стояла лужа воды с поблескивающими в ней кусками стекла. Ковер выглядел сухим, но опасно щерился длинными осколками вазы. Несколько ярко-желтых лепестков роз лежали среди них, как будто их принесло ветром откуда-то еще.

Самих цветов не было.

Сначала я подумал, что я или Расти выкинули их.

Потом вспомнил, что мы их не трогали.