Для св. Григория Нисского история есть одновременно дезинтеграция призрачного и интеграция существующего. Пришествие антихриста поглощает все разлагающиеся элементы, делает из них великий труп истории, кратковременно оживающий в последних судорогах, чтобы быть вверженным в огненное озеро; Парусия (Второе пришествие) Христа интегрирует то, что достойно пребывать в Царстве Божьем. Конец и начало перекликаются друг с другом через времена. Св. Григорий оставил нам это удивительное изречение: "Мы вспоминаем о том, что будет".

Мы присутствуем сегодня при быстром и глубоком изменении недавно еще общепринятых идей. Никакой тип замкнутого имманентизма и гуманизма не пользуется серьезной поддержкой. Экзистенциальный подход в стиле Кафки или Камю [4]  не претендует даже на то, чтобы быть философией жизни, но в лучшем случае является воспоминанием стоического героизма, в большей или меньшей мере сохраняющем улыбку перед абсурдом существования. Хайдеггер [5]  (в своей негативной части) и творчество Сартра в целом будут пользоваться шумной славой только тот отрезок времени, который им предоставляет их собственный философский принцип: их концепция будет подвергнута "самоуничтожению" ("неантизации"). Еще преп. Максим Исповедник называл всякое отрицание мира нормативных ценностей "обессмертиванием смерти" [6] . В противоположность взглядам Симоны де Бовуар истинная свобода проявляется лишь в свободном принятии объективного и нормативного порядка ценностей, причем это подчинение царственно свободно, так как и сама свобода находится среди этих ценностей. Когда освобождает не Истина, внутренний мир человеческого существа закрывается. "Нераскрытая рука — это смерть", — говорит Леон Блуа, и человек ввергается в историческую "искусственность" и становится в существенном смысле "неподлинным". "Человек бесконечно превышает человека" — это изречение Паскаля означает, что смысл человека заключается не в нем самом, как в замкнутой монаде, но что определяющим для его сущности является мир ценностей, который указывает на человека как на трансцендирующего к Другому. "Человек есть то, что он делает" — эта формула экзистенциалистов верна лишь внутри.

Читая Библию, отцы Церкви читали не тексты, а Живого Христа, и Христос с ними говорил; они принимали Слово как евхаристические хлеб и вино, и Слово открывало им глубину Христову. Их богословие являлось продолжением жизни в таинствах, выражением в соответствующих терминах пережитых ими богоявлений. В настоящее время вместо "эонической" мысли отцов, вместо пламени их видения, мы слишком часто видим работу книжников, которые добросовестно сидят над текстам и, подробно их разбирают и составляют статьи для богословских словарей, а не занимаются богословием.

Грандиозной проблематики отцов, их творческого духа и "поэзии" (св. Григорий Богослов писал поэмы, преп. Симеон Новый Богослов воспевал единение с Богом) нет в школярском, прозаическом духе современных "специалистов" по богословию. Библию надо комментировать посредством самой Библии; это значит, что ни экзегеза, ни какая-либо другая богословская дисциплина сама по себе не может решить проблему удовлетворительно. Библия в своей совокупности является необъятной Божественной философией жизни и богословием истории; в ней подразумевается собственная метафизика, имеющая отношение к ее целостности, к диалектике народов, культур и эонов. Но вот мы видим —и это трагично, — что иссякает мистический дух [7]  и некоторые христианские общины очень похожи на "умму" (мусульманскую общину), собравшуюся вокруг Книги. Слово Божье живо. Оно есть Жизнь и обладает Своей собственной биографией. Своей судьбой в мире; Его воплощение предполагает реакцию воспринимающей среды, взаимопроникновение [8] . Но современный человек, замечает психолог Юнг, уклоняется от "непосредственного опыта встречи с живым духом"; он подменяет эту встречу механическим воспроизведением формул. И даже "вера", говорит он, "может стать заменой отсутствующего опыта"; она рискует резко отклониться в сторону и поглотить свой собственный предмет. В этом случае человек будет верить лишь в свое собственное верование (диалектика Ставрогина в "Бесах" Достоевского), и имманентизм замыкается сам в себе.

Даже в литургическом благочестии утрачивается непосредственность участия и присутствующие становятся зрителями или слушателями, чуждыми содержанию, жизни, присутствию Бога, святых и небесных сил, вызванного текстами богослужения. П.Захариас в одном из своих литургических исследовании останавливается на песнопении, которым заканчивается православная литургия: "Видехом свет истинный, прияхом Духа Небеснаго", — и спрашивает: "Действительно ли мы видели что-то? Действительно ли мы приняли Духа Небесного? Или же мы привыкли вести себя, как персонажи сказки Андерсена "Голый король", делая вид, что видим то, чего мы совсем не видим?".

Евреи древней синагоги видели, как храм наполнялся Славой; христиане в те времена, когда составлялись тексты литургий, видели сослужение ангелов, и каждая подробность службы была полна жизни и присутствия Бога, святых и небесных сил. Современный верующий лишь говорит об этом; он делает из этого умственные проекции, и тем самым он никогда не бывает ни убежденным, ни убедительным.

Литургический мир, икона, а также богословие святых отцов замыкаются в своих собственных знаках; они становятся зашифрованными и ждут усилия веры, о котором говорит Евангелие (Лк. 16.16), ибо только это усилие способно снять печати с Книги Жизни, чтобы Жизнь начала бить ключом.

После того как мы уточнили пределы нашей темы, следует сказать несколько слов о методе и о принципе, которыми мы будем руководствоваться. Сразу же скажем основное: очень важно с методологической точки зрения обратиться к универсальной и общей основе человеческой судьбы до того, как приступать к различению мужского и женского типов. "Нельзя изучать особенности человеческого существа, не имея общего понятия о человеке" [9] . Без метафизики, без возвращения к истокам нельзя понять человека; если к нему подходить с исторической, чисто феноменологической точки зрения, то всегда останется неуничтожимый остаток. И только потом можно будет взяться за определение архетипов (первообразов) и различия харизматических состояний мужчины и женщины. Но нельзя забывать, что даже при всех различиях их определяет общая задача и что здесь уместно сказать: "...что Бог сочетал, того человек да не разлучает" (Мф. 19.6), имея в виду мужское и женское начала, как дополняющие друг друга.

Самые глубокие и скрытые структуры эмпирического мира соответствуют законам духа. Именно дары и харизмы определяют и нормализуют психику и физиологию. Не потому женщина склонна проявлять материнское отношение, что она способна рождать детей, но от ее материнского духа происходит физиологическая способность и анатомическое соответствие. А мужчина более мужествен и силен физически, потому что в его духе есть что-то, что соответствует тому усилию, о котором говорится в Евангелии. Нужно восстановить истинную иерархию принципов и понять, что — нормативно — физиология и психика зависят от духа, служат ему и являются его выражением. Другой урок нам преподает догмат. В троичности каждое лицо указывает и на два другие; ни одно из них нельзя отделить от троичной полноты; Бог одновременно Троичен и Един. В христологии, при единстве двух природ во Христе, человеческой и Божественной, они также неотделимы друг от друга ("без смешения и без разделения") и имеют смысл - каждая из них — только по отношению ко Христу как целому, так как представляют соединение двух природ:Воплощение. Именно исходя из их первоначальной конвергенции и их расцвета в славе Парусин можно понять каждую природу в отдельности; только так они обретают свое полное христологическое значение; на это указывает икона Божьей Матери, держащей на руках Младенца Христа, которая не является иконой Пресвятой Девы, но иконой Воплощения (соединения человеческого и Божественного). Именно Воплощение определяет место и роль женщины, ставшей Thetokos - - Богоматерью, и Младенца-Спасителя. Воплощение также раскрывает другое значение этой иконы. Пресвятая Дева есть "селение" Святого Духа, а Младенец — "селение" Слова; и вместе Они являются человеческим выражением таинственного Лика Отца. Начало и Конец объясняют то, что находится между ними; различия интегрируются и обретают весь свой смысл от Высшего Единства. Наконец, на фреске св.Каллиста (II век) показан евхаристический треножник: мужчина простирает руку над хлебом; на втором плане женщина стоит, воздевая руки в молитве. Это — Епископ и Церковь, это — изображение литургии; только в этом литургическом целом каждое отдельное действующее лицо обретает свое значение. Если их отделить друг от друга, они будут представлять лишь бездейственные части; и литургии уже нет, богослужебные функции, харизматические достоинства также исчезают.