Невыносимым является не страдание как таковое, а страдание нелепое и непонятное; нестерпима тупая, слепая, навязанная извне судьба; невозможно смириться с горечью погубленной жизни, растраченных дарований.

"...Возьми крест свой и следуй за Мною" (Мк.8.34), — сказал Христос. Никакого патологического самолюбования в скорби, никакой покорности, направленной на пассивное терпение, но — скрытая Благодать креста, которая говорит: "Пойми твое страдание и сделай его светлым, просвещающим; судьбу, тебе выпавшую на долю, претвори изнутри в судьбу, свободно избранную". Быть самим собой — это значит осуществить идею Бога о тебе, двигаться внутри этой идеи как своей собственной. Наше наиболее глубокое "я" как раз и не является исключительно "нашим", не есть sui generis. Мы можем по-настоящему понять самих себя, если только постигаем, что "вечно получаем" собственную личность, что она, по словам преп. Максима Исповедника, есть "личность по благодати". В высшей точке богоуподобления она делает нас самих "безначальными"; но поскольку она — "по образу Божию", она вечно воспринимается нами и сохраняется лишь в меру безоговорочного снижения нашей самооценки, преодоления всякого самодовольства ("авторитмии", как говорят святые отцы) и сознания нашей полной трансцендентности по отношению к Богу.

Над эмпирической причинностью стоит причинность духовная. Там, где имеется материальный факт, к эффекту, который он производит, дух, произнося свое "да", добавляет нечто, что не содержалось в материальной причине, и тем самым полностью его изменяет. В этом — суть всякого чуда. Человек определяется снизу, и он испытывает воздействия, идущие свыше. Из круга ограниченных возможностей рождается безграничное вертикальное измерение.

Человек может разорвать цепь фактов самоубийством: в течение бесконечно краткого мгновения он свободен (это предельный и реальный опыт Кириллова в "Бесах " Достоевского); но это — исчезающее мгновение, время, использованное для того, чтобы поставить себя вне Бога и немедленно перейти в небытие. Человек также может решительно поместить себя в ладонь Вседержителя, внутрь мысли Божьей о нем. В этом случае заданные обстоятельства (эпоха, место, наследственность, конкретное бытие) становятся "дарами" и предлагаемыми ситуациями для того, чтобы сказать "да будет", — и каждый раз происходит чудо.

Христос заклан от создания мира (Откр.13.8); Он был убит в Иерусалиме при Пилате. Но выше конкретной исторической ситуации слова Истины: "Никто не отнимет ее (жизнь) у Меня, но Я Сам отдаю ее" (Ин.10.18). Выбирая абсолютно осмысленное, которое тождественно абсолютно желанному Апокалипсиса, человек оказывается совершенно независимым от природы и от истории и вступает в полную зависимость от Логоса-Истины, который его действительно освобождает. Вот почему, согласно глубокой мысли Хайдеггера, настоящая свобода человека состоит в нормативной истине обретенной им судьбы.

Человек обладает титанической силой для уничтожения замысла Божьего о нем, но лишь он один может его осуществить. Бог занимает наше место в качестве "виновного". Сын Божий замещает нас, но Он не в состоянии произнести "да будет" вместо нас, реализовать за нас нашу свободу: мы бы ее немедленно уничтожили. "Да будет" предполагает свободную взаимность и вопроса, и ответа; оно имеет цену только потому, что может остаться непроизнесеннным. От этого зависит судьба Самого Бога.

Целибат есть призвание и служение, одна из весьма конкретных форм "диаконии", о чем говорит Писание (1 Кор. 12.5). Тот или та, кто чувствует себя в положении никому не нужного, кого обманули ожидания и обещания молодости, кто приближается к серому варианту "за неимением лучшего", к некоему эрзацу, именно в момент, когда круг кажется замкнутым и все конченным, — именно в этот момент для него или для нее все и начинается. В этом глубокий смысл легенды о св. Граале. Бедный рыцарь появляется, когда все остановилось; старый король прикован к своему убогому ложу; источники иссякают, птицы перестают петь, и все вокруг сковано неподвижностью смерти. Рыцарь задает один единственный вопрос — единственный настоящий вопрос: "Где Грааль?" И тогда все оживает, старый король покидает свое ложе, источник снова бьет ключом, и снова поют птицы. Этим единственным вопросом-ответом является "да будет", сказанное своей судьбе. Не только принятая, но и творимая судьба преобразует данности в харизмы; человек переживает свое собственное чудо, живет среди чуда. В этом заключается смысл замечательных слов пророка Исаии: "Возвеселись, неплодная, нерождающая; воскликни и возгласи, немучившаяся родами; потому что у оставленной гораздо более детей, нежели у имеющей мужа, говорит Господь" (Ис.54.1). "Ибо твой Творец есть супруг твой" (Ис.54.5). Вопрос о том, будет ли женщина супругой и матерью или "невестой Христовой", имеет второстепенный характер. Первоначальный образ чистой женской сущности взрывает эмпирические границы природы и являет Благодать "духовной матери".

Если всякий тип человеческой жизни стремится к максимуму, то целибат есть особенное призвание к эсхатологическому максимализму, служение ожидания и приготовления Парусии. Безбрачным, так же, как и монахам, предназначено особое свидетельство, переносящее Евангелие в Апокалипсис; "каждый имеет свое дарование от Бога, один так, другой иначе", — говорит апостол Павел (lKop.7.7). Если брак есть образ Царства и пророчествует о единстве мужского и женского начал, то целибат профетически указывает на существование, подобное существованию ангелов (Мф.22.30), и обращен к Грядущему Господу. Хорошо, когда некоторые люди воздерживаются от супружеской жизни, подчеркивая этим, что состоящие в браке должны пользоваться миром, как не пользующиеся им (lKop.7.31), и соединяться в едином ожидании.

Монахи содействуют раскрытию эсхатологического смысла супружеского служения. Супруги помогают постигать существо аскетизма в виду "преходящего образа мира сего" и придавать ему "материнский" характер. Но они должны также следовать собственно супружескому аскетизму, переживать свою распятую любовь и через воплощенную чистоту самой человеческой структуры вносить вклад в полноту Воплощения. Ничего больше не ждать от жизни — значит поддаться самому страшному искушению, называемому в аскетике acedia — унынием, смертным отчаянием, потому что оно сопротивляется Духу Святому. Напротив, позитивное ожидание принимает настоящее и открывает его предвосхищениям — "кайросам". "Самым важным является тот час, который мы переживаем", — учит подвижническая мудрость; именно он и есть "время благоприятное" (2Кор.6.2), останавливающее отрицательное время обманутых ожиданий, то время, когда не слышат, имея уши.

Когда Единый говорит: "Я был совсем близко в час твоего страдания", — этот час вводится в искупленное время. Это обновленное время, в котором всякая судьба возрождается в своей первоначальной свежести и источает жизнь, полную неумаляемого значения.

Здесь монашество должно сыграть свою провиденциальную роль. Оно может породить вокруг своих духовно максималистских центров большие братства и общины, в которых всякая судьба, и особенно судьба безбрачных, найдет понимание, получит поддержку и обретет направление к своему внутреннему Востоку, уже имеющему характер Парусии.

В XX веке России было суждено пройти через бездны уникальной исторической судьбы; но этот опыт имеет громадное значение для всех народов, которые умеют читать книгу времени: это грозное предостережение апокалиптического характера, обращенное ко всему миру.

Великий писатель и провидец Достоевский говорил, что духовное разрешение русской судьбы находится в руках "старцев". Они же особо почитали Пресвятую Богородицу, которая сказала о преп. Серафиме Саровском: "Сей есть нашего рода", тем самым указав на его sophrosyne, целомудрие. Это категория святости, которую можно определить словами "материнская защита". Св. Серафим говорил, что первое качество старца — материнская любовь к тем, которыми он руководит: "Будь для других, как мать". Почитание материнского начала объясняет один весьма важный факт: совершенно особое отношение этих духовных руководителей к женским монастырям. Знаменитый оптинский старец Макарий первым открыл двери своей кельи женщинам, что было настоящим событием; до этого женщин принимали в специальном здании вне стен монастыря! Старец Амвросий основал в Шамордине женский монастырь (с тысячью насельниц), который известен своим деятельным служением ближним: при монастыре были приют для сирот, убежище для правонарушителей, больница, дом для престарелых женщин и, наконец, школа для девушек, готовящая их к женским профессиям. По замыслу Амвросия, монастырь должен был стать местом воспитания русской женщины, и старец с особой заботой участвовал в его жизни — в такой степени, что, заранее зная о времени своего исхода, именно сюда пришел, чтобы умереть. Оба старца — Амвросий и Серафим Саровский (с его Дивеевской женской обителью) — в конце своей жизни отдали много сил созданию женских монастырей. Две самые поразительные личности XIX века и может быть всей русской истории посвящают себя духовному воспитанию женщины.