Рядом с кончиком карандаша, казавшегося продолжением сухого длинного пальца, я оставил свой автограф.

В отличие от классных собраний, где председательствует лицо избранное, ежедневные летучки после уроков ведет сам староста.

Заглядывая в самодельный «Журнал дежурного», Сашка докладывал классу:

— За сегодняшний день никаких ЧП не было. По поведению получили на всех уроках пятерки. Только на английском четверку и на арифметике тройку. Тина Савельевна выгнала из класса Горохова и Васнева…

— Удалила, — поправляю, я.

— Ну, удалила. Дальше. Отсутствовали: один Колосов. Причина неизвестная. Первый день.

— Отец из разведки вернулся, — дополняет дежурный Шушин.

— Не перебивай, — строго обрывает его староста.

Однако я прошу Шушина объясниться.

У Севы отец геолог, до самой зимы дома не бывает. А тут как раз приехал в город по делам на один день…

— Он с вечера сказал, что завтракать будут вместе, а сам проспал, — поясняем Сашка, — вот Сева и не пошел в школу, чтобы побыть с отцом.

— А тебе откуда это известно? — недоумеваю я.

— Мы же вместе с Шушиным заходили к Колосову. Нам по пути.

— Почему ж ты сказал, что причина отсутствия Колосова неизвестна?

— Так по закону же надо, Григорий Иванович! — Старосту выводит из себя моя непонятливость. — Как мы договаривались? Дежурный на другой день узнает, кто и почему пропустил, и докладывает. На другой день! А так все перепутается.

Ребята смеются над законником. Я пользуюсь случаем, чтобы объяснить, что такое «формалист» и «бюрократ». Потерявший воодушевление Кобзарь продолжает доклад:

— Получили двойки: одна Иванова, по английскому. Опоздала Барабак. На десять минут.

— На каких там десять! — оскорбленно кричит Наташа. — Только Виктория Яковлевна вошла, и я за ней.

— Ну вот! — возмущается Сашка. — Опять скажете — формалист и бюрократ! Есть же закон — не перебивать во время доклада!

Тут Сашка прав, и я советую Барабак помолчать. Наташа продолжает ворчать, но уже шепотом.

— По чистоте, — продолжает Кобзарь, — получили четверку. Класс чистый, сам под партами проверял. А пятерки не поставили потому, что полно на переменах. Я сам помогал дежурным выгонять из класса. Выгоняешь, выгоняешь, а они опять лезут. — Махнув безнадежно рукой, староста переходит к следующей части ритуала — исполнительной. — Иванова, давай дневник.

Тяжело вздохнув, Леночка кладет на стол дневник. Это значит, что она должна остаться, выучить урок, за который получила двойку.

— Барабак, будешь стоять двадцать минут, — объявляет Сашка.

— Почему двадцать? — снова начинает торговаться Наташка.

— А сколько?

— Я опоздала на пять минут, значит буду стоять десять, а не двадцать. Понятно?

На летучках любят краткость. Ребята возмущаются. Толстуха Наташа грешна, любит поспать, опаздывает чаще всех. Вот и возись с ней почти на каждой летучке. Вовка Радченко предлагает новую меру: пусть девочки, которым по дороге, заходят к ней пораньше и устраивают под окном кошачий концерт. Отвергнув Наташкины протесты, мы принимаем это предложение. Ответственным за концерт назначается Лариса Стрекозова. А сегодня Наташке по старому закону пятнадцать минут читать газеты.

С тех пор как многие побывали в шкуре наказанного, ребята изобрели решение, по которому можно было стоять не у дверей класса, как раньше, а в любом месте коридора. Чаще всего наказанный устраивался у газеты, которую очень скоро успевал прочитать вдоль и поперек, а потом уже просто делал вид, что поглощен чтением. Таким образом, одинокая фигура у газетной витрины в опустевшем коридоре второй смены вызывала у постороннего одно лишь умиление и никаких подозрений. Это облегчало участь страдальца. Вскоре и само наказание стало называться «читать газету».

Во всей этой процедуре больше всего доставалось, конечно, мне. Почти каждый день я оказывался безобедником, ибо на меня ложилась караульная служба и опрос оставленного учить уроки. Была в этом, правда, очень глубоко спрятанная справедливость: не будет наказанных и отстающих — и я стану свободным человеком.

В заключение летучки «на середину» (к учительскому столу) вызываются Горохов с Васневым. Им предстоит отдуваться за то, что угодили в «журнал дежурного».

— Говорите! — требует староста.

Сашка мог бы сразу обратиться к одному Горохову. Говорить предстоит ему. Васнев целиком доверяет своему закадычному другу и верит в его адвокатские возможности.

Ленька не торопится с речью и, надменно задрав свой короткий нос, молча посапывает. Митя понуро разглядывает свои разбитые башмаки. Еще недавно ими можно было залюбоваться. Какие застежки сверкали! А как великолепно сидела на Мите новенькая форма с белоснежным воротником и шелковым галстуком! От былого шика и следов не осталось. Левая застежка вырвана с мясом. Рубашка давно просится в стирку. Заодно неплохо было бы прополоскать загорелое, в чернильных пятнах, нежное Митино лицо. Да, нелегка, видно, у тебя жизнь, товарищ! Отчего бы это? Надо потолковать с парнем по душам…