«Я жду не дождусь».

«Я тоже».

«Я тебя люблю».

«А я люблю тебя еще больше».

Торбен не представлял, что ночью будет так трудно ускользнуть из дому. Он никогда не обращал внимания на то, что паркетный пол трещит, а дверь, ведущая в коридор, скрипит, и не думал, что потребуется настоящая ловкость, чтобы бесшумно взять в руки связку ключей и открыть замок. Несколько раз он, затаив дыхание, замирал и прислушивался, не проснулись ли родители и не вышли ли они из спальни.

Но ничего не случилось. В четверть первого он вышел из дому и помчался через город, сосредоточенный и готовый каждую минуту спрятаться в подворотне, если мимо будет проезжать полицейский патруль.

А потом они держали друг друга в объятиях.

— Я не могу без тебя жить.

— И я без тебя.

— Но они не разрешают нам…

— Они нас не разлучат.

— Никогда.

Держась за руки, они прошли через Большую Звезду, громко смеясь и не обращая внимания на машины, которые истошно сигналили, объезжая их, и укрылись в густой темноте Тиргартена.

Похолодало, а Арабелла была без куртки. Торбен растирал ее озябшие руки.

— Что нам делать? — спросила Арабелла. — Мать постоянно стережет меня. Это сущий ад. Она считает, что я слишком молода, чтобы иметь друга.

— Мы не можем ждать, пока нам исполнится восемнадцать лет.

— Нет. Мы к тому времени сойдем с ума.

Торбен отдал Арабелле свою куртку, и они сидели, тесно прижавшись друг к другу.

— Мир такой ужасный! — сказала Арабелла. — Мы не вернемся домой.

— А куда нам идти?

— Не знаю. Но я сыта всем этим по горло. Я хочу быть с тобой. И больше ничего.

— Я знаю, где мы можем быть всегда вместе.

У Торбена в горле стоял комок. Он чувствовал, что мир обрушится, если он скажет то, что думает. Но тем не менее сказал:

— Давай улетим отсюда. Ты — как душа, а я — как орел. Прочь из этой жизни! После смерти мы навсегда останемся вместе. Навечно. И никто нас не разлучит. Там нет родителей, нет школы, нет запретов.

— Где это?

— На небе.

— Ты уверен?

— Совершенно уверен.

— Откуда ты это знаешь?

— Просто знаю, и все. Доверься мне.

— Я не могу поступить так с родителями! — Арабелла закрыла лицо руками.

— Но они разлучают нас. Они не хотят, чтобы мы были вместе.

— Да, ты прав. Только обещай мне, что все не закончится.

— Обещаю.

— Я боюсь.

— Не нужно бояться. Я с тобой.

Арабелла молчала и едва дышала. Потом она прижала ладони ко рту, словно пытаясь подавить тошноту, посмотрела на Торбена и улыбнулась.

— Я тебе верю. Давай сделаем это.

Они целовались, пока не забрезжил рассвет.

Генрих Заватцки работал на Берлинском транспортном предприятии уже двадцать три года, с тысяча девятьсот девяностого он был машинистом городской электрички. Чаще всего его ставили на участок из Ораниенбурга до Ваннзее. Его любимый маршрут.

Это был поворот перед небольшой пихтовой рощей, которая ему особенно нравилась. Но он не представлял, что ожидало его за поворотом. И то, что он увидел, было именно тем кошмаром, которого он боялся и который был у него перед глазами все двадцать три года. Однако он всегда успокаивал себя тем, что такое может быть с другими, но только не с ним.

Там стояли они. Двое. Юные, очень юные. Только это он и успел понять. Они держались за руки. Девочка стояла, широко расставив ноги над правым рельсом, а мальчик — над левым. Они стояли спиной к поезду. Они должны были слышать звук приближающейся электрички. Но не двигались и не поворачивались. И не пытались убежать.

Генрих Заватцки почувствовал прилив адреналина. Он тормозил как сумасшедший, как будто хотел опровергнуть все расчеты о длине тормозного пути и доказать их абсурдность. Он совершенно четко понимал, что сделать это невозможно, тем не менее в нем теплилась слабая искорка надежды.

Но ему не удалось остановить поезд. Электричка врезалась в них, и в ушах Генриха раздался звук от удара о тела. Отвратительный звук, который он никогда уже не забудет.

Генрих Заватцки не помнил, кричал ли он что-то в тот момент. Но эта страшная картина навсегда засела в его мозгу, и теперь он до конца жизни будет носить ее в себе.

Торбен и Арабелла умерли мгновенно.

Магде и Йоганнесу не позволили посмотреть на сына, поскольку врачи опасались, что это вызовет слишком сильный шок.