— Тут все дело в тренировке, — говорила Стейси, выпуская несколько превосходных дымовых колечек.

Подруги смотрели, как они плыли в воздухе, становясь более широкими и рыхлыми, а потом вовсе теряли очертания и исчезали в еловых лапах. Кардинал стрелой взлетел со своей ветки и скрылся в перелеске.

— Бедняжка мисс Ланьер, — сказала Стейси.

Эми кивнула. Девочки любили учительницу испанского. Она носила слишком короткие платья, которые ей не шли, потому что у нее были некрасивые ноги. До колен — еще ничего, но вот выше ноги расходились в стороны рогаткой. Еще она любила обтягивающие нейлоновые платья без подкладки. Эти платья прилипали к телу, демонстрируя контуры нижнего белья и колготок. Именно Стейси выдвинула идею, что мисс Ланьер влюблена в директора — рыхлого, невзрачного и уже немолодого.

— Кстати, он такой стеснительный, — сказала Стейси, — могу поспорить, он и на свидании-то ни разу не был. До сих пор живет с матерью.

Эми поняла, что колечки у нее уже не получатся, и выбросила сигарету в снег.

— У них получились бы уродливые и милые детишки, — улыбнулась Эми.

Вдруг у нее екнуло где-то в животе, она вспомнила слова мистера Робертсона: «Зайдите ко мне после занятий. Я принес одну книгу — вам понравится». В ту же минуту забылись и красные глаза Стейси, и неказистые бедра мисс Ланьер, да и весь мир померк перед тем, что ее ожидало. Теперь она жила в странном, восхитительном, своем собственном мире, вкушая удовольствие слов: «Зайдите ко мне после занятий». И как всегда, накатило убийственное волнение, от которого подкашиваются ноги. Эми уставилась на только что брошенный окурок.

— Бедняжка, — грустно начала Стейси, но тут в школе загремел звонок, и они с Эми переглянулись. — Хоть бы кто-то сказал ей, как это некрасиво, когда одежда электризуется и прилипает к телу.

Поздно вечером, укутавшись в стеганое одеяло, Исабель полулежала на кровати в желтом круге света от лампы с «Гамлетом» на коленях. Она боролась с Шекспиром. В первую очередь — физически, потому что глаза у нее слипались, она с трудом открывала их снова. Она постаралась сесть прямее, но все равно дело не двигалось дальше второй страницы. Просто поразительно, как веки захлопывались сами собой на одном и том же месте. Убедившись, что Эми крепко спит, Исабель встала, спустилась в кухню, налила себе чаю, поплотней запахнула халат, уселась за стол и принялась читать и перечитывать стихотворные строки, покачивая в такт ногой в махровом шлепанце.

Чтение давалось ей с трудом. Очень, очень сложная вещь. Она не ожидала, что будет настолько тяжело, что ей буквально приходилось подавлять панику.

Вот как это понять? В кухне было тихо.

Она отпила чаю и посмотрела в окно. В щелке между белыми шторами чернел оконный проем, Исабель встала и поплотнее сдвинула занавески. Раньше она никогда не спускалась на кухню одна в такое позднее время. Она вернулась за стол, сделала еще глоток чая и взгляд ее скользнул и выхватил строчки из книги:

Глядите-ка! А вот это она понимала. Исабель прижала страницу пальцем. И это ведь Гамлет сказал: «Каким докучным, тусклым и ненужным… все, что ни есть на свете!».

Господь свидетель, были времена, когда весь мир казался ей тусклым и ненужным — как же хорошо Гамлет выразил это! Ее охватил настоящий восторг оттого, что они с Гамлетом неожиданно стали как будто друзьями. Проснувшись окончательно, она прошептала начало строфы:

(Мгновенно ей представился ромштекс, который она забыла вытащить из морозилки в воскресенье.) Она поджала губы, глотнула чаю и перечитала снова: «О, если б этот плотный сгусток мяса / Растаял, — (Гамлет, вне всякого сомнения, был крепким и мускулистым мужчиной, она на всякий случай заглянула на обложку, где был нарисован его портрет), — сгинул, изошел росой!»

Дальше — больше. Исабель кивнула. Она и сама пережила такое — желание испариться, растаять. Не то чтобы она страстно желала стать росой, но мысль об этом была ей приятна, ведь потому-то она, собственно, и читала Шекспира. Шекспир — гений, а гений все может выразить такими словами, которые никогда бы не пришли в голову простым смертным.

Чрезвычайно воодушевленная, она поудобнее устроилась на стуле.

Она несколько раз перечитала эти строчки. Поскольку «Предвечный» было написано с заглавной буквы, она догадалась, что Шекспир имеет в виду Бога. Гамлет хочет свести счеты с жизнью, но знает, что Бог запретил самоубийство.

Исабель оторвалась от книги. Разглядывая дверцу холодильника, она подумала, что Гамлет чуточку склонен к мелодраме. Конечно, он в отчаянии, и у него есть на то причины. Но и она бывала в отчаянии не раз и не два, однако она в жизни не допускала и мысли о самоубийстве. Она снова погрузилась в чтение. От выпитого чая давал о себе знать мочевой пузырь, но ей хотелось дочитать сцену. Было ясно, что Гамлет очень тяжело переживал смерть отца. Его родители любили друг друга… но уже месяц спустя мать оправилась от горя и вышла замуж за дядю Гамлета.

Исабель провела ладонью по губам. Она на собственном опыте убедилась, что в мире покоя нет. Но вот эта строчка, «Слабость — имя Твое, о женщина!», [2] никуда не годится. И это он говорил матери! Господи. Да что Гамлет мог знать о том, каково быть матерью-одиночкой, потерявшей любимого человека? Исабель нахмурилась и откусила заусеницу с большого пальца. Честно говоря, он слишком дерзок, этот Гамлет. Тем женщинам, которые жгли свои лифчики прямо на ступеньках у главного входа в здание суда (Исабель видела это в новостях), уж точно бы не понравились его слова: «Слабость — имя Твое, о женщина». Исабель подтянула пояс халата. Она и вправду возмутилась. Мужчинам стоило бы многому научиться. Женщины совсем не слабы. Бог знает, сколько женщинам пришлось вынести за всю историю. И сама она — вовсе не слабая. Разве слабая женщина может растить ребенка одна среди промозглых новоанглийских зим, несмотря на протекающую крышу и машину, в которой давно пора заменить масло.