Как ни странно, Уильям Рэндольф Херст приветствовал нас всех не как принц, а как заботливый хозяин, который был скорее смущен этой потрясающей демонстрацией богатства. Мы въехали дорогой, ведущей к главному зданию, называемому Дайнинг-Холл, а потом нам показали квартиры в наших гостевых домах, обращенных к Тихому океану, с обещанием, что тем из нас, кто здесь впервые, после обеда покажут окрестности.

Потолок в доме, где мы разместились с Чарли, был обшит золотыми листами. Огромную кровать покрывал гобелен, а стены украшала жизнерадостная французская живопись. Вид на океан был роскошный. Пока один из слуг, который привел нас сюда, начал проворно распаковывать багаж, Чарли позвал меня осмотреть ванную комнату, облицованную черным мрамором, и с массивной золотой раковиной. «Могло ли тебе даже присниться подобное?»

Еще большее благоговение вызвали у него две кнопки, обнаруженные им в ванной комнате. Если вам требовались услуги камердинера, например, почистить одежду, вы нажимали на одну кнопку, если же хотели поесть или выпить что-нибудь — на другую. Он нажал на обе, и через три минуты в дверях стояли и камердинер, и горничная. Он отдал камердинеру одежду, чтобы ее погладили, и попросил горничную принести виски с содовой. Ожидая их возвращения, он наслаждался роскошью. «Вот как надо жить!» — восклицал он. Казалось невероятным, что это тот самый человек, который искренне сочувствует миллионам голодающих и проявляет несомненный интерес к социалистическим экспериментам, призванным покончить с захватом земли лендлордами. И наоборот, казалось, еще труднее поверить, что этот человек, который был куда большим миллионером и при желании мог позволить себе бесконечную роскошь, вел себя в этих условиях, словно деревенщина.

Напитки принесли в считанные минуты. Когда я вышла из душа, стакан был едва почат, но это было неважно, мой муж доказал то, что хотел доказать.

Мы оделись к обеду в повседневную одежду, и нас проводили в относительно небольшую обеденную зону, где был накрыт стол на пятнадцать человек — четырнадцать гостей и д-ра Херста. В плавательном клубе «Санта-Моника» и в других подобных местах я встречала Грету Гарбо и Джона Гилберта, и, разумеется, я встречала Мэрион Дэвис. Сейчас она влетела в комнату с уверенным видом гостьи, бывшей на самом деле хозяйкой. Меня представили остальным, среди них были Норма Толмедж, одна из самых высокооплачиваемых кинозвезд того времени; писатель Дональд Огден Стюарт, врач Роберт Милликен, который, казалось, чувствовал себя довольно одиноко среди людей, свободно общавшихся в силу сходных профессиональных интересов, связанных с искусством и СМИ.

За столом могли разместиться пятьдесят человек, и было жутковато видеть тридцать пять пустых стульев. У каждого конца стола стоял дворецкий, и, несмотря на непринужденный стиль одежды и обещанный обычный обед, я чувствовала себя не более раскрепощенно, чем в Букингемском дворце, который, между прочим, выглядит достаточно непритязательно в сравнении с Сан-Симеоном. М-р Херст усадил нас по собственному усмотрению, а сам сидел рядом с Мэрион по правую руку. Он разместил нас с Чарли ближе к противоположному концу стола, что, как нетрудно было заметить, вовсе не понравилось Чарли. Во время обеда наш хозяин оставался гостеприимным и заботливым, больше слушал, чем говорил, словно выражая благодарность за то, что его удостоили чести. Меня поразило подобное поведение со стороны такого могущественного человека, одно имя которого в 1925 году вызывало трепет в столь многих сердцах. Я помню его высокий и невыразительный голос, и возможно, это смущало его, но едва ли одного только голоса было достаточно, чтобы держаться в тени, и притом добровольно.

Чарли, чувствуя себя все более раскованно, делил свое время, обсуждая книги с Дональдом Огденом Стюартом и искоса поглядывая на безмолвную Грету Гарбо. Я не могла винить его; в ней все было прекрасно, и каждый мужчина был ею околдован. Даже слуги роились вокруг нее, а Джон Гилберт, который, по слухам, был ее любовником, не сводил с нее телячьих глаз. Но меня волновал единственный мужчина — Чарли. Если у них с Мэрион Дэвис случались время от времени любовные встречи, Сан-Симеон был бы последним местом, которое они выбрали бы для свидания в уик-энд. Я не видела соперницы в хорошенькой Норме Толмедж, хотя бы потому, что ее муж, Джозеф Шенк — отсутствовавший в этот уик-энд — был в плохих отношениях с Чарли из-за недавнего вступления Шенка в должность президента United Artists, а она горячо поддерживала мужа. Другие женщины были либо чересчур некрасивы, либо чересчур порядочны, либо то и другое вместе. Если какая-нибудь женщина и внушала мне опасения, так это загадочная Грета Гарбо.

Моя ревность поутихла, когда мне стало очевидно, что она не обращает внимания на Чарли. Она игнорировала и Гилберта тоже, но по-другому. Она знала о страсти Гилберта и вела с ним мучительную игру, держа его на расстоянии. Что касается Чарли, то если она и знала о его существовании, то, похоже, это не имело никакого значения.

Обед завершился, импозантный шестидесятидвухлетний Уильям Рэндольф Херст похлопал в ладоши и энергично пропищал: «Хорошо, те, кто хочет отправиться на экскурсию по ранчо, за мной!» Сан-Симеон, официально называемый La Casa Grande был ненароком причислен своим господином к «ранчо».

Его стремление показать нам дом я сочла весьма привлекательным, и все, что мы видели, казалось мне невероятным. Восемь гостей — Гарбо, д-р Милликен, Чарли, я и администраторы Херста с женами — отправились на персональную экскурсию, и никто из нас не пытался выглядеть пресыщенным, так как это было бы просто смешно.

М-р Херст вплотную приступил к обустройству своей империи только за три года до этого — к 1949 году он ухнул туда тридцать миллионов долларов — но даже теперь, казалось, все предусмотрено; со всего света сюда доставляли сокровища живописи, скульптуры и архитектуры. В интерьерах огромных зданий были представлены образцы всех мыслимых культур. М-р Херст повел нас в здание, которое преимущественно занимал он сам, и мы поднялись на третий этаж в библиотеку в лифте, который, кстати, когда-то находился в одной католической церкви в Европе. Эта библиотека насчитывала тысячи прекрасных старинных книг, многие из которых, будучи первыми изданиями, по его признанию, были самым ценным его достоянием. Ни одна из книг не застрахована, добавил он шепотом, так как никакие деньги не способны восполнить потерю.

Нас проводили через десяток из пятидесяти трех спален в основном здании, каждая из которых была уникальна. М-р Херст показал нам множество великолепных гобеленов и обратил внимание на один — свое последнее приобретение. «Я заплатил за него сто тысяч, но трудно судить, какова его истинная стоимость, — сказал он. — На днях я собираюсь оценить его». Нас повели в главную столовую, которая славилась своим массивным золотым жезлом из Ирландии и потолком XVI века из Италии. Мы увидели гигантскую кухню, где почти каждым блюдом заведовал отдельный шеф-повар, и гигантские морозильные комнаты, где тысячами висели тушки пернатых, по большей части выращенных и умерщвленных здесь же. Нам показали и собственную спальню м-ра Херста. «Эта кровать принадлежала кардиналу Ришелье, — сказал он с улыбкой, — но я сделал для нее современный матрас». Мы видели систему междугородной телефонной связи, соединяющей все его издательские центры, что позволяло мгновенно связаться с любым из сотрудников.