Я засмеялась.

— Это ты говоришь глупости. Мы богаты, мама! А для чего еще нужны деньги? Я устрою тебе такую жизнь, какой у тебя никогда не было. Ты заботилась обо мне столько лет, теперь я буду заботиться о тебе.

Мы поехали и взяли с собой Томи. Мы провели три потрясающих месяца на Манхэттене, не зная ни забот, ни хлопот; я потратила кучу денег, и, казалось, им не будет конца. Поначалу мама предостерегала меня от крайностей и чрезмерных увеселений, но я чувствовала себя такой свободной, независимой и безудержно веселой, что она сдалась и позволила мне купать ее в роскоши.

Нельзя сказать, что она сама не обнаружила вскоре, как легко и приятно предаваться привычке купаться в роскоши. Мы посещали все ночные клубы и театры и наслаждались походами в магазины. В этом отношении ничто для меня или мамы не могло быть слишком хорошим в начале 1928 года. Я потратила 20 000 долларов на платья, костюмы, пальто и ювелирные украшения для нас обеих. Мама продолжала протестовать, но ничего не отправляла обратно, и это было поистине лучшее время в ее жизни. Ночью, после безумных шопингов, шоу и кабаре, она начинала вздыхать о Чарли и сокрушаться по поводу происхождения нашего богатства и нарядов. Я же запрещала ей упоминать его имя.

Но упоминал его практически каждый, кого мы встречали в Нью-Йорке. Я позвонила Бастеру Коллиеру, красивому молодому актеру и возлюбленному Констанс Толмедж просто поболтать; Бастер был моим другом со времен плавательного клуба в Санта-Монике, а теперь выступал на Бродвее. Он пригласил нас с мамой на вечеринку. Там мы получили приглашения на другие вечеринки, так и пошло. Мы посещали все, так как мама обожала весь этот гламур, а мне было очень приятно находиться в центре внимания. На одной вечеринке я встретила Луи Ирвина, театрального агента, который предложил мне не только работать в шоу-бизнесе, но и быть моим представителем.

— Вам пора попробовать себя в водевиле, — сказал он. — Вы можете попытать судьбу и обеспечить себя на всю жизнь. Начиная с этой минуты, я могу гарантировать вам годовой контракт.

— Водевиль? Что я буду там делать?

— Вы можете громко называть ваше имя? Прекрасно, делайте это, и я обеспечу вам годовой контракт по высшим расценкам.

Я поблагодарила его и отказалась.

— Не теперь, м-р Ирвин. У меня слишком много радостей. И слишком много денег. Зачем мне идти работать, да к тому же заниматься тем, о чем я представления не имею.

К тому времени, как мы вернулись в Лос-Анджелес, я загорелась новой идеей. Я хотела иметь новый дом: для мамы, для себя и для детей. И я построила его рядом с домом дедушки и бабушки на Беверли-драйв. По плану было предусмотрено одиннадцать комнат, все по высшему разряду, со сметой в 90 000 долларов. Дедушка осмотрел строение с неодобрением и счел его чересчур экстравагантным. Он постоянно предупреждал меня, что я веду себя неосмотрительно, что не успею я и глазом моргнуть, как ничего не останется для вложений: Я деликатно советовала ему заниматься своими делами; главное было то, что я независима. Я была свободна и собиралась жить по-новому.

Строительство дома стало настоящим чудом для меня, так как теперь у меня была куча друзей. Множество людей приезжало ко мне на уик-энды, и я с радостью принимала их и тех, кого они приводили с собой, и всегда было много еды и напитков. Теперь я была Литой, которая устраивает приемы; Литой, у которой весело; Литой, у которой вино течет рекой. Неважно, что большинство приходили и уходили, а их сменяли другие, которые тоже приходили и уходили. Пока у меня была компания, каждый был моим другом.

Чтобы не отставать от веселых и оживленных гостей, я начала пить вместе с ними. Вкус алкоголя не стал более приятным, но привкус виски прекрасно камуфлировался имбирным элем. Вскоре два, три, а то и четыре стакана виски с газировкой стали расслаблять меня, не вызывая неприятных последствий. И поскольку мама не привыкла к алкоголю или к людям, которые его употребляют, для меня стало забавой тайком подмешивать виски к имбирному элю. Мне нравилось дурачить ее, стоя рядом и выпивая стакан за стаканом, пока она думала — если задумывалась вообще, — что для полного счастья мне достаточно ситро.

«Цирк» стал очередной картиной Чарли, которая шла в заполненных до отказа кинотеатрах, несмотря на то, что по всем Штатам были общины, где решительно отклонялось все, связанное с именем Чарли Чаплина. Теперь он приступил к следующему, одному из самых важных для него фильмов — «Огни большого города». Сама я с ним не разговаривала, но однажды позвонил Коно и сообщил, что м-р Чаплин был бы очень признателен, если бы его навестили дети. Поразмышляв о возможных последствиях такого визита, я согласилась, и бабушка повезла их в дом на Беверли-Хиллз. Обратно они пришли слегка обескураженные, но веселые, и когда приглашение поступило вновь, я разрешила и на этот раз.