— Если так, господин Зет, — пробормотал следователь, — если это действительно так, — я обещаю вам мое полное доверие… Позже вы поймете — это очень много значит… для вас.

Пленный был слишком самоуверен. Казалось, он забывал, что находится в заключении. Не случайно он обронил фразу: «Для таких специалистов, как я, война имеет особые законы». Лысый отметил его мальчишеское бахвальство. Он приготовился изумляться и восхищаться, но Лялин, видимо, почувствовал ловушку, скомкал, отбросил сигарету и отошел от стола.

— В конце концов, — сказал следователь, нарочно отворачиваясь, чтобы подчеркнуть, будто он не следит за выражением его лица, — у партизан таких передатчиков слишком много. Один не имеет значения. Этот адрес важен с другой точки зрения: вы получите наше доверие; фактически — ордер на жизнь и свободу… Не подумайте, что это слова. Я хочу, чтобы уже теперь вы чувствовали себя свободным. Вы можете отправиться в город когда угодно. С вами будет только один человек в штатском. И одно условие — вы дадите мне обещание, что не попытаетесь бежать.

Разгадал ли Зет и эту очередную ловушку? «Если он с радостью согласится, — думал следователь, — его нельзя отпускать ни на шаг». Нет, пленный опять спутал все карты начальника. Он ответил решительно:

— Как? Вы посылаете меня в город? Но ведь наши узнают… Тогда вам останется меня похоронить.

Так между ними начался упорный, осторожный торг, полный ложной вежливости, скрытых угроз и намеков, заранее рассчитанных ловушек и ходов. До сих пор Зет сделал две уступки: он назвал себя и отбросил принципы — ту непримиримую ярость, которой отличались другие пленные. Он дал понять, что с ним можно договориться. Было легко заметить его алчность: он вздрогнул и весь подался вперед, увидя в руках следователя массивный золотой портсигар.

— Но мы забыли об этом передатчике, — сказал лысый, играя портсигаром. — Вы обещали назвать адрес, если он действительно вам известен.

Лялин несмело протянул руку, взял портсигар, взвесил его на ладони и, заглянув следователю в глаза, спрятал портсигар в карман.

— Я согласен… — сказал он, сдерживая волнение. — Я дам адрес. Только я не знаю… сами вы не отыщете тайный ход. Даже если отыщете — они могут уйти.

— Вы пойдете с нами, — вознаграждение слишком солидно.

Он колебался, до хруста ломал пальцы, и следователь видел: трус мог в нем победить. Впрочем, теперь он знал: трусость и алчность всецело отдают в его власть этого маленького человека, награжденного природой необычайной силой анализа и проникновения. Он наклонился и сказал, дружески улыбаясь:

— Вы получите надежную охрану. Помните — дело в доверии, и это главное для вас.

Пленный повторил уныло:

— Если меня увидят в городе…

Он не закончил фразу. Искусанные губы его расплылись в улыбку. Глаза повеселели. У него сложился какой-то план.

— Хорошо. Я пойду в город. Но не один. Те, трое в отдельной камере, ничего не знают. Пусть они идут со мной. Подпольщикам трудно будет догадаться, кто именно привел ваших… Один из матросов вызовет женщину. Ее нужно будет сразу же арестовать.

— Но вы не отойдете ни на шаг от вашего спутника, — проговорил следователь, уже не скрывая угрозы.

Лялин открыто посмотрел ему в лицо.

— Если я попытаюсь — пусть держат наготове пистолет.

Три пленника в отдельной камере не ждали такого приговора. Торжественный и веселый обер-лейтенант заявил, что следствие уже закончено и шеф находит совершено излишним подвергать их допросу. Все ясно: пленные не виновны — они выполняли свой долг. Вскоре их направят в трудовой лагерь, а сегодня они имеют право на прогулку в город. Желающие могут навестить знакомых или родных.

Эта последняя фраза заставила пленных насторожиться. Ни один из них, конечно, не зайдет к знакомым, тем более родным. Слишком хорошо знали они повадки врага. Однако от прогулки никто из них не отказался.

Когда их вели по длинному тюремному коридору, притихшие камеры вдруг оглашались криком и стоном: заключенные думали — это ведут осужденных.

Лялин присоединился к трем пленным на тюремном дворе. Они встретили его радостными восклицаниями и стали спрашивать об остальных. Он ответил уверенно:

— Наверное, давно уже в городе гуляют… Может, увидимся на Главной.

Здесь с этих трех сняли наручники, и немец в штатском приказал открыть ворота. Он шел рядом с Лялиным, серый, неприметный, в поношенном костюме, в запыленных ботинках. Его можно было принять за рабочего с рыбачьей судоверфи.

Был ясный и тихий осенний вечер, пронизанный золотыми лучами паутины, один из тех остающихся в памяти вечеров сентября, когда над прозрачным разливом реки, словно облака, слетевшие с неба, движутся сизые косяки тумана, когда с деревьев, погруженных в закат, чуть слышно скользит обессилевший лист и синяя даль, и клик журавлей, и парус, белеющий на лимане, — все томит и зовет неспокойное человеческое сердце.