Среди группы матросов, захваченных в плен на траверсе острова Змеиный, оказался таинственный Зет… Немцы узнали об этом из перехваченной радиограммы.

После взрыва магнитной мины морской разведчик «Бойкий» пять-шесть минут еще держался на плаву. Только отсутствием времени следует объяснить, что на этот раз Зет не воспользовался условным кодом. Он торопился… возможно, он рассчитывал, что спасательный гидросамолет успеет прибыть к месту аварии раньше немцев. Это была его ошибка. Отряд торпедных катеров противника, базировавшийся на Змеином, как раз готовился к выходу в море. С берега заметили облачко дыма над горизонтом. Потом по серым, заштиленным, цинковым волнам докатился гул взрыва.

Торпедные катера выметнулись из бухты, как большие белохвостые птицы… Они прибыли к месту катастрофы в те минуты, когда маслянистые волны еще кипели над уходящим в пучину кораблем.

На спасательном боте оказалось только двенадцать русских моряков. Остальные погибли во время взрыва. Эти двенадцать были безоружны. Они видели: сопротивление не имело смысла. В молчании они приняли буксирный трос.

Ошибка Зета заключалась не только в том, что он послал открытую радиограмму. Их все равно заметили бы с островка. Он подписал радиограмму своим именем, а это имя для немцев слишком многое означало.

В штабе противника он был на особом учете, таинственный человек, так как уже в первые месяцы войны доставил на этом участке фронта немало хлопот и огорчений. Он не был полководцем или командиром корабля — по роду военной профессии ему не доводилось даже издали видеть противника. А между тем — нет сомнений, что немцы отдали бы многое, чтобы убрать его с пути. Он воевал в эфире, на тех незримых коммуникациях фронта, по которым идут приказы, донесения, оперативные сводки.

Он был искуснейшим мастером того изощренного и тонкого дела, в котором нередко теряется самый пытливый и проницательный ум. Зет был расшифровщиком секретных вражеских кодов. В штабе фронта в шутку его называли Шампольоном. Быть может, в своей области он был достоин этого почетного имени. Но если над расшифровкой египетских надписей лингвист Шампольон трудился долгие годы, то человек, скромно укрывшийся за кличкой Зет, не располагал ни таким временем, ни условиями. Коды сменялись ежемесячно, еженедельно, над ними ломали головы хитроумные спецы, они ограждали смысл каждой фразы ложными ходами, неразберихой точек и тире, цифрами, условными именами. Нужно было обладать не только большим искусством и опытом, но особым, чутким и обостренным дарованием, чтобы из десятка возможных и фальшивых взять один, безошибочный, ключ.

Четыре месяца Зет издевался над врагом. Для него не было секретов. И трудно сказать, какое количество побед он одержал, разгадывая планы врага, пути его кораблей, направление ударов.

В осажденном городе он оставался до последних дней — здесь его работа была особенно важна. «Бойкий» покидал порт ночью и, с целью разведки, направлялся дальним кружным путем. Так он очутился у берегов Змеиного, крошечного островка с древней легендарной славой, утвержденной еще до Гомера. По преданию, здесь был погребен Ахиллес.

Незадолго до отплытия экипаж разведчика получил пополнение и частично замену раненых. Половина экипажа теперь состояла из новичков. Никто из офицеров и никто из матросов, конечно, не мог подозревать, что среди моряков, впервые прибывших на корабль, находится и тот удивительный человек.

Его неизменным условием была тайна, а постоянным спутником — портативный аппарат, спрятанный в обычном матросском сундучке. Только один раз открыл он сундучок за время рейса, в те минуты, когда кубрик уже опустел и судно медленно кренилось на борт, отброшенное с курса, захлестнутое водоворотом. Он успел передать радиограмму. Быть может, машинально или в расчете на скорое прибытие гидросамолета Зет спрятал, одну телеграфную ленту в карман бушлата. По-видимому, она была особенно ему дорога.

Сундучок так и остался в кубрике, а простой матрос, с простой фамилией, с открытым и спокойным взглядом ясных глаз, был подобран товарищами, успевшими спустить спасательный бот.

Теперь этот бот шел на буксире торпедного катера, с шумом взлетая с волны на волну. Четыре автомата были нацелены с кормы катера в моряков. Четверо немцев неотрывно следили за каждым движением пленных.

Не оборачиваясь, глядя в открытое море, боцман Сидоренко сказал:

— Будут обыскивать… Ежели у кого сбереглись письма или документ важный какой — советую оставить за бортом.

Еще тогда Сидоренко приметил узкую ленточку бумаги под решеткой, на дне бота. Он опустил руку, чтобы достать эту бумагу, но сидевший рядом матрос, безусый юнец, прозванный на корабле Студентом, резко придвинулся и наступил боцману на пальцы. Он сделал вид, будто не заметил руки боцмана, и Сидоренко ничего не сказал, только подумал, что этому мальчишке следовало бы знать: секреты не прячут здесь же, в боте.

Комендант расположенного на острове гарнизона никогда еще не получал из штаба таких длинных, обстоятельных и торжественных приказов. Здесь было чему удивиться: он должен встретить пленников со всей предупредительностью, как если бы это были немецкие офицеры. Сбитый с толку, он приказал повару готовить парадный обед, а сам отправился на берег.

Неожиданное гостеприимство немецкого коменданта и удивило, и озадачило моряков, но только один из них понял, что это значило.

Долго сидели матросы, не притрагиваясь к еде, хотя комендант, тоже заметно растерянный, много раз повторял:

— Битте, битте… рус!

По-видимому, никто из этих фашистов не знал русского языка, поэтому, осмотревшись, Сидоренко заметил открыто:

— Скажу вам прямо, ребятки, — недобрый знак… Мягко стелет, паршивец, — жестко будет спать. Чего-то они хотят. А чего — не знаю. Однако поживем — увидим, если конечно, поживем…