Удивителен и властно красив этот край неиссякаемого дня и неисчерпаемого полноводья! Пустынны травянистые острова; затишливы под кручами бездонные омуты, непуганы птицы над раздольем плесов и проток; ярки облака и кристально чист воздух.

Зеленый массив берега встает из пучины, как открытие… вероятно, такой же нетронутый и дикий, каким его видели первые землепроходцы Сибири где-то на рубеже XI века. Но… что это? Молния всплескивает над кручами и синевато отсвечивает на ряби волн.

Вахтенный матрос усмехается моему вопросу.

— Молния? Да, пожалуй, похоже. Это работает автоген.

Мы пристально всматриваемся в очертания берега, постепенно различая вышки подъемных кранов, застывших у воды, стенку причала, жилые вагончики, каменную насыпь вдоль светлого плеса и на ней маленький, торопливо бегущий куда-то, словно бы совсем игрушечный паровоз.

— Порт Лабытнанги, — объясняет вахтенный и сам с интересом всматривается в берег. — Вон, смотрите-ка, куда он размахнулся, наш порт, до дальнего мыса! Он еще, конечно, строится, а работенка здесь, скажу вам, только на крутой характер. Если ты, работяга, духом слаб, сюда и не сунься, не выдержишь.

Рослый парень в брезентовой куртке, из-под которой виднеется полосатая морская тельняшка, встряхивает длинным русым чубом.

— Ты, палубный, нас, новеньких, не пугай. Тут, во-первых, вон какой простор! А мы, матросик, Васюган видели. Слышал про Васюган?

Матрос затягивается табачным дымом и швыряет за борт окурок.

— Почему не слышать, если у нас, на Оби, как на почтовой линии, все новости тут как тут. Твой Васюган — это болото немеряное, а у нас в Лабытнангах — вечная мерзлота.

— Да не просто болото, — прерывает его чубатый, — а термальное! Это горячая трясина, зловонный гнилой парник. В самую лютую стужу бездонная гниль не промерзает, под любыми сугробами держит тепло… И что же? А то, что нефтепровод Александровское — Анжеро-Судженск по расписанию был в строю: восемьсот километров, да трубы диаметром в метр двести двадцать миллиметров, — это, братец, не шутка.

Он кладёт руку на плечо матросу.

— В общем, друг палубный, запомни: кто побывал на Васюгане — тому и чортово логово нипочем!

Все же матрос остается при своем убеждении:

— Ладно. Еще увидимся. В клятой этой мерзлоте стальные шпунты ломаются, а характер… что ж, иному характеру такое и подавай!

Тот мимолетный разговор на катере я вспомнил немного позже, когда сошел на утрамбованный гравий первого причала в Лабытнангах. Пожилой инженер ленинградского Метростроя Павел Сергеевич Макаренко, человек по виду кабинетный, а по сути многолетний кочевник тундры и тайги, показывал мне огромные стальные «иглы» для пропарки вечной мерзлоты. Он с этого начал потому, что необычным «иглам» здесь, на строительстве порта, поручалась самая ответственная часть работы.

Под метровым напластованием болотной грязи, под кочками тундры, под кустами стланика здесь на сотни и сотни километров вокруг и на сотни метров в глубину земную проковала чудовищным морозом глины, пески, осадочные породы тысячи лет нерушимая, вечная мерзлота.

Она противостоит крепчайшей стали. О нее ломаются буры. Но, чтобы воздвигнуть стенку причала, нужно забить в этот мерзлый монолит многие сотни металлических свай-шпунтов, и забить на глубину в 14 метров: ученые рассчитали, что при таком глубинном строе шпунтов причал будет надежен и долговечен.

Но… как же преодолеть сопротивление этого, затаенного в глубинах, вековечного холода? Конечно же, — решили строители, — с помощью тепла. Так появилась стальная «иголка» длиною в 18 метров с разогретым электричеством острием. Она вонзается в мерзлый грунт и медленно, очень медленно прокладывает себе дорогу. Потом, по ее следу, входит мощный шпунт.

Мировая строительная практика еще не знала таких капитальных работ на вечной мерзлоте. Однако первые результаты больших и сложных усилий могли бы обескуражить и самого радужного оптимиста. Отличная, старательная бригада строителей за долгий и трудный месяц забила… 7 шпунтов.

Инженер Макаренко не скрывал охватившей его тревоги. Он оставил квартиру в Лабытнангах и переселился на стройку: спал здесь же, в игрушечном вагончике, нередко сам командовал бригадой. Некоторые считали его оригиналом: нередко в горячую минуту он доставал неразлучный блокнот и погружался в какие-то вычисления. Над ним серым звенящим облаком вились комары. Он стряхивал их с лица, со страницы блокнота и продолжал вычисления. Так он «нащупал» пропуски времени в бригаде и вскоре сумел их устранить.