Некоторое время мы следили за тяжелым полетом баклана, как напряженно работал он крыльями над гладкой стеклянной волной, как скользил над собственным четким отражением, почти касаясь его.

— А слово-то какое сильное, — негромко, увлеченно проговорила учительница и повторила его нараспев: — Океан! Вы знаете, сколько ему, этому слову, лет?.. Впрочем, не гадайте и не смущайтесь — я тоже не знаю. По крайней мере известно, что звучало оно так еще в древней Греции!

Она лукаво взглянула на меня с чуть приметной усмешкой.

— Вот вы и напросились на лекцию, попутчик.

— А тема — романтика океана?

— Что ж, совсем неплохо. И разве нам не интересно — поскольку мы с вами, несомненно, романтики — перевоплотиться на минутку и взглянуть на этот могучий простор глазами, ну, скажем, тех людей, которые первыми назвали океан — Океаном? Был он, по Гомеру, древнейшим и величайшим богом морской стихии, а человек, смастерив суденышко, не просто, не буднично отправлялся в путь — нет, доверялся объятиям живого, всесильного существа. Бескрайняя синяя стихия — сказка, полная тайн, страхов и волшебств, божеств и чудовищ, и человек, плывущий навстречу своей судьбе, сам персонаж этой чудесной и отважной сказки под заглавием — Океан… Разве не интересно?

Она говорила негромко и мечтательно, с частыми паузами, будто припоминая когда-то любимые, но забытые стихи, и мне было приятно слушать ее ровный задумчивый голос. Что-то отвлекло ее, быть может, какая-то неожиданная мысль, и она резко смолкла.

— Вы поняли, к чему я все это? — спросила она, помолчав. — А все к тому же… Да, к тому, что перед нами не просто… «много соленой воды». Наша планета не точно названа. Правильное ей имя — Океан. И понятно, что, дети Океана, мы с вами, не можем, не волнуясь, оглядываться на свое детство.

Учительница тихо улыбнулась:

— Тем более сейчас, в часы такой близости с нашей древней, с нашей удивительной купелью!

Тут я немного подосадовал на того, уже знакомого бойкого паренька, что носился по теплоходу со своими маленькими новостями, — он появился вторично и с удивлением стал рассказывать, как повар рассекал большим ножом розовое тело осьминога, но каждая отсеченная частица продолжала жить и трепетать, — и не успел паренек досказать эту очередную новость, как Анну Сергеевну окликнули.

На кормовой палубе, перед надстройкой спардека, на широкой скамье устроились трое солидных дяденек — ладные костюмы, кепи, сапоги, вороты рубах нараспашку, на лицах отменный загар и по виду, по стати силенки не занимать.

Старший из них, с мягкими, пшеничного цвета усами и с внимательным, чуточку смешливым прищуром глаз, смахнул носовым платком край скамейки.

— Ну, Анна Сергеевна, длинная у вас нынче вахта! А меж тем в ногах, как говорится, правды нет: присаживайтесь к землякам-островитянам.

Она приветливо кивнула нм:

— У нас тут случайно высокая материя: боги, мифы, давние времена.

Тот, что сидел посредине, — чернявый, немного скуластый, со шрамом у виска, — привстал со скамьи, приглашая:

— Вот и мы с интересом послушаем, Анна Сергеевна. Боги-то какого сорта: земные, подземные или с небес? Я с одним старым чукчей как-то беседовал в Уреликах, так ему было точно известно и он мне показывал то место, где под землей проживает бог.

Все трое засмеялись, и с первого взгляда было нетрудно определить, что отношения между ними слаженные, дружные.

— Наши, с Итурупа, — тихонько сообщила мне учительница с неожиданной и явной ноткой гордости. — Я читала им лекции. Отличная аудитория.

— Рыбаки?

Она уже направлялась к скамье.

— В общем-то, разные… Один из них завфермой. Да у нас каждый на все руки: сегодня рыбак — завтра начальник. Бывает и наоборот: сегодня начальник — завтра рыбак.

Тот, с пшеничными усами, пригласил в их компанию и меня, — в тесноте, мол, не в обиде, — но места на скамье осталось маловато, и я неторопливо пошел вдоль палубы на просторную корму, где любили прогуливаться многие пассажиры и, как всегда под вечер, заняли свои позиции «созерцатели».

Остров Расшуа, малый и почти необитаемый (иногда на его крутые берега высаживаются рыбаки, геологи, ихтиологи, океанологи), вырастал в стороне как плотное сизое облако. Оно приближалось, обретая причудливые очертания, становилось скалистым берегом, высоченной сопкой, группой утесов, разбросанных в проливе.

Оттуда, со скал Расшуа, к судну примчалась стайка черно-бурых топорков, птиц довольно-таки занятных и неуклюжих, с тяжелыми, изогнутыми красными клювами, — здесь их некоторые называют курильскими попугаями. Словно через большие цветные очки — у топор-ка глаза обведены красными кругами — «гости» деловито оглянули судно и, видимо, не обнаружив ничего интересного, улетели. Вслед за ними у самой воды замелькали, заскользили буровато-серые стремительные глупыши, а потом шумной ватагой объявились чайки, легкие и ловкие, сильные и отчаянные.