Что побуждало опытных и скептически настроенных западных дипломатов менять свою точку зрения? Только уверенность и обаяние Сталина?

Конечно, он знал, как себя вести с иностранными дипломатами. В часы этих непринужденных бесед, проходивших в его кабинете, куда едва доносился перезвон кремлевских курантов, когда сам «хозяин излучал благожелательность и неторопливость, казалось, что ничего драматического не происходит. Создавалось впечатление, что у него масса времени и ничего не тревожит его, и собеседники не подозревали, что в городе идет эвакуация, минируются мосты и правительственные здания. И хотя западные эксперты утверждали, что советское сопротивление рухнет в ближайшие дни, заявление Сталина, высказанное с олимпийским спокойствием, что «если американцы пришлют алюминий, то СССР будет воевать хоть четыре года», заставляло в это верить.

Впрочем, во взаимоотношениях с «великими державами» Сталин не полагался только на свое личное обаяние и дипломатический дар. В самый разгар битвы под Москвой, пишет П. Судоплатов, «советское руководство осознало важность и необходимость получения информации о намерениях американского правительства». 12 октября 1941 года Сталин принял Зазубрина, направляемого в Вашингтон в качестве резидента, приказав «создать масштабную и эффективную систему агентурной разведки не только для отслеживания событий, но и воздействия на них».

Из Великобритании Сталину шли сообщения от советских разведчиков – «кембриджской пятерки», занимавших ответственные посты в правительственных учреждениях Англии – Маклина, Филби, Берджса, Кэрнкросса, Бланта. Он не мог пренебрегать разведывательной информацией. Он не сомневался, что страны коалиции прежде всего будут блюсти собственные интересы, и хотел знать, до какой степени национальный эгоизм довлеет над интересами партнерства. Он не был подвержен иллюзиям и наивности и действовал тоньше и изобретательнее, чем подозревали его коллеги по Большой тройке. Однако от них он хотел только одного, чтобы они честно выполняли обязательства – в остальном он полагался лишь на себя.

Дипломатические контакты возобновились в декабре 1941 года, когда, пройдя арктическим путем, британский крейсер «Кент» доставил в Мурманск министра иностранных дел Великобритании Э. Идена. С палубы корабля министр пересел в бронированный дипсалон специального поезда на Москву. Принимая его 16 декабря, Сталин руководствовался не только сиюминутными планами. Уже во время первой встречи с Иденом он объявил, что Запад должен признать советскую границу в том виде, в каком она сложилась на 21 июня, правда, он предложил сдвинуть границу с Польшей на Восток до так называемой «линии Керзона».

Уже сейчас он смотрел в будущее. На переговорах он поставил вопрос о передаче СССР части Восточной Пруссии и создании советских военных баз в Румынии и Финляндии; он предложил министру иностранных дел Великобритании «определить очертания западной границы СССР в секретном протоколе к советско-английскому договору о взаимопомощи».

Этот дипломатический демарш не может не вызвать восхищения: враг в нескольких десятках километров от Москвы, Ленинград блокирован противником, а Сталин заботится о послевоенных границах государства! Как мелочно и ничтожно на фоне сталинской государственной мудрости выглядят участники сговора в «Беловежской пуще». Эти пигмеи, из примитивной личной жажды власти разодравшие великую страну до огрызков своих президентских вотчин.

После завершения переговоров британский министр посетил освобожденный город Клин, где в музее Чайковского наблюдал следы немецкого вандализма. «Все это ждало бы Англию… – признал он. – Это настоящие подонки человечества». А побывав на местах прошедших боев, министр восторженно заявил: «Теперь я собственными глазами видел, что немецкая армия может терпеть поражения, отступать и бежать… Миф о германской непобедимости взорван вами!»

Переговоры с Иденом завершились решением Сталина направить Молотова в Лондон и оттуда, по просьбе Рузвельта, – в Вашингтон. На Запад Молотов вылетел в мае 1942 года на четырехмоторном бомбардировщике Пе-8, держа курс над территорией, окупированой противником. «Когда пролетели линию фронта, – рассказывает второй пилот Э.К. Пусэп, – на самолет обрушился шквал зенитного огня, дальше… ускользнули от немецких истребителей, попали в болтанку».

«Мистера Брауна» – как именовали в секретных сообщениях Молотова – в английской столице встретили сдержанно; он рассказывал Феликсу Чуеву, что английская сторона наотрез отказалась подписать соглашение о послевоенных границах по состоянию на 21 июня 1941 года. На шифрованное сообщение Молотова Сталин ответил: «Согласитесь без этого…» «Когда мы от этого отошли… – рассказывает Молотов, – они удивились. Черчилль был поражен. Иден обрадовался очень, что мы пошли ему навстречу». Противоречия были устранены, и 26 мая 1942 года Иден и Молотов подписали договор между СССР и Великобританией о союзе в войне против гитлеровской Германии и о сотрудничестве и взаимопомощи после войны.

С коварного Альбиона Молотов отправился за океан. В Соединенных Штатах советский министр иностранных дел провел переговоры с президентом Рузвельтом и членами американского правительства. Встреча была плодотворной, точки соприкосновения определились, и 11 июня посол СССР М. Литвинов и госсекретарь США Корделл Холл подписали соглашение о принципах, применимых к взаимной помощи в ведении войны против агрессии.

Визит сталинского министра иностранных дел способствовал конкретизации договоренности о поставках западных союзников, а в заключительном коммюнике отмечено: «Была достигнута полная договоренность в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 году». Кодовое наименование предполагаемой операции по открытию второго фронта было «Следжхаммер».