Командующий Особым Дальневосточным фронтом генерал армии Апанасенко получил распоряжение «немедленно отправить восемь полностью укомплектованных и вооруженных дивизий в Москву. Темпы отправки были столь высокими, что войска из лагерей уходили на станции погрузки по тревоге».

Из 19 дивизий, входящих в состав фронта и стоявших на границе Маньчжурии, оккупированной Японией, Апанасенко отправил по приказу Сталина 18. За 1941—1942 годы Особый Дальневосточный фронт перебросил на запад страны 23 стрелковые дивизии и несколько десятков маршевого пополнения. Отправленные в обстановке строгой секретности, они назывались «сибирскими». Это они обеспечили перелом в битве за Москву.

В отличие от его генералов и маршалов, решавших важные задачи на том или ином участке фронта, которые все же были ограничены посильным кругом охватываемых человеческим умом вопросов, Сталин работал на пределе человеческих возможностей. Он замкнул на себе не только ход ведения боевых действий. Он должен был предусмотреть и учесть все: и потребности армии, и возможности тыла. Одновременно с руководством Московской битвой Сталин принимал решительные меры для быстрейшего ввода в действие эвакуированных на восток предприятий.

В конце октября вступала в стадию завершения грандиозная по размаху эвакуация. Английский историк А. Буллок вынужден признать: «Перемещение от десяти до двенадцати миллионов рабочих на восток в условиях неразберихи военного времени и по крайне немногочисленным железнодорожным магистралям, к тому же задыхавшимся от перевозок боевой техники на Запад, не имело аналогов в мировой истории. Никогда прежде не предпринималось чего-либо похожего. Но это было только полдела, ибо вместе с людьми… в восточные регионы СССР были эвакуированы сотни предприятий, сотни тысяч станков, прокатных станов, прессов, молотов, турбин и моторов… 1360 крупных предприятий – в большинстве своем военных… На следующий год производство этих двух видов вооружений превысило германское… достижения русского народа на экономическом фронте при советской системе и под руководством Сталина были потрясающими… ».

К концу октября войска группы армий «Центр» были остановлены на Можайской линии обороны. Операция «Тайфун» захлебнулась. Немаловажным для повышения боеспособности армии в этот момент стало и то, что с наступлением холодов по приказу Ставки в первых числах ноября войска получили зимнее обмундирование – полушубки, ватники и шапки.

Сталин учел опыт войны с Финляндией. Столица оборонялась. Она ощетинилась на своих рубежах, на всех подступах к ее стенам. В немецких отчетах отмечена мощность советской обороны: «Дивизии СС и танковая дивизия… преодолевают полосу врытых в землю огнеметов, с электрическим зажиганием, противотанковые препятствия всех видов… Минные поля, проволочные заграждения, систему дотов, эскарпы и непросматриваемые позиции в лесах… Сильный огонь артиллерии… пулеметов и ракетных установок… (советские) танки были хорошо замаскированы в лесах или в особых подземных ангарах, откуда они неожиданно появляются в виде подвижных дотов, делают несколько выстрелов и исчезают вновь… Своими новыми ракетными установками, которые одним залпом рассеивают на небольшой территории 16 снарядов, большевики пытались запугать наступающих… По ночам еще светятся горящие деревни, окрашивая низкие темные облака в кроваво-красный цвет».

И хотя знаменитые «катюши», или, как называли реактивные установки немцы, «сталинские органы», уже исполняли мелодию предстоявшего берлинского финала войны, германский генеральный штаб еще не терял уверенности в неизбежном успехе. Впрочем, в поражении Сталина не сомневались не только немцы.

Правда, премьер-министр Великобритании проявил осторожность. 24 октября 1941 года Уинстон Черчилль спрашивает начальника английской военной разведки генерал-майора Дэвидсона: «…Каковы, по вашему мнению, шансы на то, что Москва падет еще до зимы? Я сам расцениваю эти шансы 1:1».

Но уже в дни московского наступления командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Федор фон Бок тревожно записывал в свой дневник: «Все частные успехи в общем и целом ничего не значат. Группа армий фактически разодрана на части… мы застряли. А между тем русские выигрывают время для пополнения своих разбитых дивизий и усиления обороны, ежели учесть, что в их распоряжении шоссейные и железные дороги вокруг Москвы. Это очень скверно!»

Однако Москва оставалась в осаде, и современники понимали, что течение войны может изменить только Сталин. 4 ноября в Елоховском соборе, в день праздника Казанской Богоматери, состоялась литургия, на которой впервые прозвучало многолетие Сталину. Протодиакон храма Святителя Николая отец Иаков низким, звучным баритоном провозгласил: «Богохранимой стране Российской, властям и воинству ея… и первоверховному Вождю…» И молящиеся вдохновенно грянули: «Многая лета!» В декабре 1941 года в открытом неподалеку от передовой храме в Ельне состоялось молебствие с пожеланием победы советским воинам и провозглашением многолетия вождю всех народов – товарищу Сталину. К нему были обращены взоры и надежды всех слоев населения страны, от него ждали чуда народы оккупированных государств.

В конце октября в столицу, повидать отца, приехала его дочь. «В Москву, – писала С. Аллилуева, – я приехала 28 октября – в тот самый день, когда бомбы попали в Большой театр, в университет на Моховой и в здание ЦК на Старой площади… Все были возбуждены… Кругом лежали и висели карты, ему докладывали обстановку на фронтах. Наконец он заметил меня…

– Ну, как ты там, подружилась с кем-нибудь из куйбышевцев? – спросил он…

– Нет, – ответила я, – там организовали специальную школу из эвакуированных детей, их очень много, – сказала я, не предполагая, какова будет его реакция. Отец вдруг поднял на меня быстрые глаза, как делал всегда, когда что-либо его задевало.

– Как? Специальную школу? – Я видела, что он приходит постепенно в ярость.– Ах вы! – он искал слова поприличнее. – Ах вы, каста проклятая! Ишь, правительство, москвичи приехали, школу им отдельную подавай! Власик – подлец, это все его рук дело! – Он был уже в гневе, и только неотложные дела и присутствие других отвлекли его от этой темы».

Но, решая материальные и тактико-стратегические вопросы войны, он учитывал и психологическую сторону. За грандиозной битвой титанов следил весь мир, и в первую очередь народы воюющих государств. Понимая важность моральных аспектов войны, он не мог пренебречь фактором, подчеркивающим стойкость советской столицы, – и он положил его на чашу весов. Он показал народам страны и мира, что немцы обречены на поражение.