Какая упорная! Она бы сгноила меня на каторге, но, сдав меня, мать потеряла бы второго ребенка, не приблизившись к первому.

Но в этот раз женщина даже не попыталась со мной заговорить, не пошла тихо вслед, не схватила за руки – несколько раз мне даже приходилось вызывать охрану…

Она лишь дождалась, пока мы встретимся глазами, – и шагнула под мчащийся по шоссе джип.

– Ты все равно заставишь их встретиться, вот увидишь, – вспомнила я ее безумный, горячечный шепот, яркие шальные глаза.

Если бы мальчик не закричал от ужаса, я бы и не заметила ее сына – крохотного, вжавшегося в стену. Розовые щечки, черная челочка. Наверное, тоже пахнет медом.

Я просто повернулась и ушла.

Сумасшедшая просчиталась. Слухи о моем добросердечии сильно преувеличены.

Красный

У него великоватые уши – не оттопыренные, просто большие, и длинные виски, почти бакенбарды. Нос у него тоже длинный – плюс ранняя седина и очки. Он выглядит немного нелепо, но это мой мужчина. Мон Шури.

… – Ну, что ее ждет? Уже знаешь? – торопит Соколова.

Киваю и до крови закусываю губу. Ответ сложился, как картинка из пазлов.

– Нет, «зелеными» здесь и не пахнет, просто сложный случай. Родим в лучшем виде, готовьте операционную.

Нужно выглянуть в окно – кажется, сейчас пойдет дождь. Проливной, но затяжной – дня так на три, возможно, даже город смоет с лица земли. А уж меня – само собой. Так ему, городу, и надо. А мне – тем более.

Пожалуйста, небо, ну где же этот чертов ливень?

– Кажется, дождь собирается, – дурашливо замечает Соколова.

Я улыбаюсь, сжав зубы: все правильно, так и надо.

Желтый, Фиолетовый, Синий

– Это аморально! – округляет глаза подруга Рая, выпытав очередные подробности Саниного визита.

На третьем курсе она выбрала традиционную медицину. Но практиковать не стала – устроилась в районную женскую консультацию. Вышла замуж, родила двоих – сама, без А-кушерок.

Аморально… Как будто я в жизни не совершала поступков похлеще.

Мне хорошо оттого, что Саня есть на свете. Его ребенок подрастет и пойдет в школу, а Мон Шури все так же будет приходить ко мне – потому что ниточка пульсирует, кровоточит, и в такие дни я обхожусь без укола, восстанавливающего силы, но что-то убивающего в душе. Но вместе нам нельзя никак – наступает передозировка; от такого количества любви можно попросту умереть.

Я больше не рожаю в одиночку в пустой квартире и не мечусь потом по улицам, пытаясь сообразить, куда спрятать ребенка, крепко спящего после укола.

Теперь после особо сложных родов я отключаю служебный пейджер и вызываю лимузин. Маленький серебристый самолет на частном аэродроме уже подготовлен к вылету: несколько часов – и я высаживаюсь на остров в Тихом океане.

Рожу я чуть позже, не к спеху: первым делом надо обнять Мики. И остальных детей, конечно, тоже – их уже пятнадцать; поздороваться с персоналом – на меня работает все коренное население острова. Самой дико и странно, что до сих пор не застукали и не линчевали, адреналин в крови зашкаливает, но, похоже, деньги и, правда, решают все. Прокуренный папик оказался благодарным человеком и нежным отцом. К тому же он не единственный богатый и влиятельный субъект, чьи проблемы может решить опытная, отчаянная, крейзануто жадная до денег А-кушерка…

Треплю малышню за светлые вихры. Среди ребят постарше есть несколько брюнетов: когда-то по неопытности я рожала первым любого ребенка – без разбора; того, что сам вперед идет. Теперь приберегаю для острова светлых – предчувствие говорит, что их контролировать будет легче. Светлые и темные, ангелы и демоны? Если бы знать…

– Я чувствую всех, кого когда-то рожала, а тут… Чем дольше взаимодействие – тем сильнее связь, – сказала я когда-то прокуренному папику. Не соврала.

«Зелеными» я могу управлять, не раскрывая рта, не делая ни одного, самого легкого движения.

Дети галдят, а я танцую фламенко без музыки – босиком, на песке. Стаями безумных бабочек вспархивают оборки юбки; где-то идет дождь. Вчера звонила розовая Санина подружка, сказала, что если не отстану от ее мужа, она меня убьет. Хорошее решение проблемы, но, увы, для меня – непозволительная роскошь. Что будет с детьми, если я умру, что будет с миром – один черт знает. И знает ли?..

Я ни в чем не уверена, но каша уже заварена и отступать нельзя – просто некуда. Поплакать за меня может небо, выпить боль – Саня, а все остальное – сама, сама. Запуталась совсем глупая баба.