С ним все будет в порядке.

Но то, как он держал ее, казалось… странным. Неуверенным. Это было больше чем слабость.

— Эй, — сказала она ему, кладя голову на его грудь. Его сердце билось быстро, но сердцебиение казалось сильным и равномерным. — Что там произошло?

— Где? — спросил он. Он был с ней, но он, казался… пустым. Или, по крайней мере, очень отстраненным.

— Там, где ты был. — И все еще остаешься.

— Я в порядке, — сказал он, не отвечая на ее вопрос. — От тебя пахнет порохом.

— Новые духи, — сказала она с серьезным видом. — Тебе нравится?

— Остро, — сказал он почти в своей манере и снова стал как будто бы далеко.

— Шейн…

— Я не могу, — сказал он очень тихо. — Я не могу говорить об этом прямо сейчас, ладно?

Просто… оставь это.

Она не хотела, потому что взгляд в его глазах, то, как он держал ее… Это заставляло ее беспокоиться снова и снова. Казалось, будто они не нашли его, или, по крайней мере, не успели вовремя. Как будто часть его была все еще в ловушке.

Она просто придвинулась ближе к нему, желая, чтобы он был в порядке, и ничего не говорила на протяжении всего обратного пути. Его тело было здесь, тело и жизнь, но было что-то еще, чего просто не было, и когда она смотрела в его глаза, она не видела… не видела Шейна. Не полностью.

— С ним все хорошо? — из всех присутствующих именно Моника задала вопрос. Она неловко присела на ее сломанных каблуках рядом с братом, стоящим тихо позади нее. Она выглядела так, как будто на самом деле была на мгновение заинтересована. — Я имею в виду, Иисус, так много крови.

— С ним все хорошо, — ответила Клэр, когда Шейн этого не сделал. Его глаза были закрыты, но он не был без сознания; он держался за нее и дрожал. — Просто он должен вылечиться, и все. — Ее голос дрогнул, когда она сказала это, и Моника стрельнула в нее быстрым, беспощадно проникающим взглядом. На её волосах была кровь, кровь Шейна, засыхающая одеревенелыми клочками.

— Экстренный выпуск последних новостей, детсад, никто не в порядке прямо сейчас, и большинство из нас не понимают, что происходит. — Она внезапно встала с жестким выражением лица и одернула свое платье. — Я вернулась сюда, чтобы получить помощь, а не идти спасать хромую, вялую задницу Коллинза. Таким образом, вы могли бы быть хоть немного благодарными.

Шейн медленно поднял одну руку и… перевернул. Это было слабо, но это было в его стиле, что Клэр почти заплакала.

Моника почти улыбнулась. Почти.

— Да, — сказала она. — Это то, что я думала. Перемирие, придурок. В следующий раз, когда я увижу, что ты кровоточишь на стороне дороги, я вернусь и перееду тебя снова.

— Моника, — сказал Ричард тоном, который говорил, что с него было достаточно. Более чем достаточно. Она замолчала и прижалась к стене бронированного грузовика, поскольку он подпрыгнул на кочке и содрогнулся. — Клэр, он все еще кровоточит?

— Немного, — сказала она. Она могла почувствовать медленную струйку, просачивающуюся сквозь ее одежду. — Но не так сильно. — Это, возможно, было принятием желаемого за действительное, которое было единственным видом размышления, на который она была сейчас способна. — Спасибо. Если бы вы не пошли с нами… — я была бы мертва. И Ева. И Шейн. Возможно, и Майкл тоже, потому что он попытался бы вернуть нас всех.

Ричард кивнул, не отказываясь от благодарности, но не раздувая из этого большого дела — он просто позволил этому пройти мимо, не заостряя на этом внимания.

— Он сильный, Клэр, — сказал он. — Он продержался. Это много значит.

— Я никогда не должна была оставлять его, — сказала она. — О, Боже, это моя вина, моя вина. — Она начала плакать, тяжелые слезы боли поднимались наверх из глубины ее тела. На вкус они были такими же солеными, как кровь Шейна, когда она поцеловала его в щеку и спрятала лицо в ямке его шеи.

Она почувствовала мягкое прикосновение Ричарда к своей спине.

— Иногда вещи просто происходят, — сказал он. — Это не правильно. Это не справедливо. Но никто не виноват, Клэр. Поэтому не делай этого. Не бери всю вину на себя. Я обещаю тебе, это последнее, что он от тебя хочет.

Она кивнула, но в действительности не чувствовала этого.

— О моей сестре, — сказал он. — Она была милым ребенком. Когда была маленькой. В первом классе, приходя домой, она каждый день плакала. Все ненавидели ее, потому что ее папа был мэром. Поэтому во втором классе она испортилась. Она начала отбиваться, когда никто не стремился к ней.

— Зачем ты рассказываешь мне все это?

Он пожал плечами.

— Я подумал, что ты должна знать, что она не всегда была… такой, как сейчас. Ее сделали такой. Не с рождения. Она может измениться. Я надеюсь, что она изменится.