— А конверты? — осведомился Аллейн.

— Боюсь, конверты мы выбросили. О своем письме я никому говорить не собирался, — помолчав немного, продолжал Томас, — Дженетта с Милли тоже, но, конечно, все заметили, что письма у всех одинаковые. Полин (это моя сестра, Полин Кентиш) подняла страшный шум, и вот вам результат.

— Восемь, — заметил Аллейн. — А за столом в Анкретоне вас было девять, так?

— Соня письма не получила, потому все и твердят, что речь в нем идет именно о ней.

— И вы тоже так считаете, мистер Анкред?

— Ну да. — Томас открыл глаза еще шире. — Это же представляется очевидным, разве нет? Завещания и так далее. Конечно, речь идет о Соне, но что касается меня, — Томас слегка откашлялся, — не думаю, что пап а убила она.

Он посмотрел на Аллейна с беспокойной улыбкой.

— Это же дикость, правда? — продолжал он. — В это невозможно… И тем не менее. Полин буквально ухватилась за эту идею. И Десси в некотором роде тоже. Обе совершенно подавлены. На похоронах Полин стало плохо, потом еще эти письма, словом, она мечется по дому, как зверь в клетке. Вы даже представить себе не можете, что творится в Анкретоне.

— Насколько я понимаю, это была идея миссис Кентиш, чтобы вы поехали в Ярд?

— Ее и Десси. Это моя незамужняя сестра Дездемона. Всем нам вручили письма вчера утром, за завтраком. Представляете? Я прочитал свое первым, ну и — просто в шоке был! Хотел было бросить в камин, но тут вошла Фенелла, так что я согнул его в несколько раз и положил под стол. Вы легко узнаете мое письмо по сгибам. А письмо Пола выглядит так, словно его жевали. И представьте себе, он действительно так разволновался, что прямо-таки зубами в бумагу впился. Вот тогда-то я и заметил, что перед каждым из нас на тарелке лежат одинаковые конверты. Соня завтракала у себя, но я спросил Баркера, не было ли для нее писем. Фенелла тем временем открыла свое письмо, и вид у нее был весьма странный. «Что за удивительное письмо я получила! — воскликнула Полин. — Можно подумать, ребенок писал». А Милли подхватила: «Не иначе снова фокусы Пэнти», — и поднялся шум, потому что Полин и Милли смотрят на Пэнти совсем разными глазами. А потом все в один голос заявили: «Смотрите, и у меня такое же», — и каждый принялся надрывать свой конверт. Полин, естественно, грохнулась в обморок, Десси выдохнула: «А я что вам говорила», Милли сказала: «По-моему, анонимки — самое последнее дело», а Дженетта (моя золовка и мать Фенеллы, жена моего брата Клода) ее поддержала: «Думаю, ты права, Милли». Дальше — так, дайте вспомнить, — дальше все стали подозревать друг друга в авторстве письма, пока наконец Пола не осенило — вы уж извините меня, ради Бога, — что поскольку миссис Аллейн замужем за…

Уловив потрясенный взгляд Фокса, Аллейн промолчал, и Томас, изрядно покраснев, заторопился:

— Разумеется, все мы замахали руками. Просто зашикали его. Фенелла, например, сказала: «Сама мысль о том, что миссис Аллейн способна писать анонимки, это такой идиотизм, что об этом даже говорить нет смысла». Что, в свою очередь, привело к следующей вспышке: Полин заявила, что Фенелла с Полом обвенчались против ее воли. Конец скандалу положил мой племянник Седрик, являющийся ныне главой семьи. Он сказал, что, с его точки зрения, письмо выдержано вполне в духе Полин. Седрик обратил общее внимание на то, что любимая фраза Полин — «У меня есть основания полагать». Милли, мать Седрика, громко рассмеялась, после чего, естественно, разгорелась очередная свара.

— Вчера вечером вы сказали по телефону, — вымолвил Аллейн, — что сделали в Анкретоне какое-то открытие. О чем речь?

— Ах да. Я собирался потом сказать. Может, потому, что это случилось после обеда. Вообще-то эту часть истории мне вспоминать вовсе не хочется. Верно, я совершенно забылся и сказал, что не вернусь в Анкретон до тех пор, пока не получу заверений, что меня больше не будут втягивать ни во что подобное.

— Боюсь… — начал Аллейн, но Томас тут же прервал его:

— Не понимаете? Ну конечно, да и как понять, если я так ничего и не объяснил? Что ж, наверное, все-таки лучше сказать.

Аллейн молча ждал продолжения.

— Ну, — наконец решился Томас, — поехали.

— Вчера все утро, — начал Томас, — после того как мы прочитали письма, бушевала, можно сказать, настоящая буря. Непонятно даже, кто воевал на чьей стороне, разве что Пол, Фенелла и Дженетта порывались сжечь письма, а Полин с Дездемоной считали, что в них есть нечто важное и надо их сохранить. К обеду, это я вам точно говорю, атмосфера раскалилась до предела. И тут, понимаете ли…

Томас замолчал и задумчиво посмотрел на какое-то пятно на стене позади Фокса. Была у него такая странная манера обрывать рассказ посредине: словно граммофонную иглу внезапно сняли с пластинки. И было непонятно, толи Томас никакие может найти нужное слово, то ли его мысль внезапно приняла совершенно иное направление, то ли он просто забыл, о чем говорит. Если не считать легкого блеска в глазах, выражение лица его оставалось загадочно-неподвижным.

— И тут… — после продолжительной паузы вернул Томаса к рассказу Аллейн.

— Потому что, если подумать, — вновь заговорил Томас, — такую вещь меньше всего предполагаешь обнаружить в блюде с сыром. Естественно, это был новозеландский сыр. Пап а везло на друзей.

— Фокс, как вы думаете, — терпеливо сказал Аллейн, — что бы это могло быть? Ну, то, что меньше всего предполагаешь обнаружить в блюде с сыром?

Томас не дал Фоксу ответить и продолжал:

— Старое фарфоровое блюдо. Довольно красивое, ничего не скажу. Голубое, с белыми лебедями по краям. Очень большое. В благополучные времена в него помещался целый круг «Стилтона» [40] , ну а сейчас, конечно, лежал лишь небольшой кусок. Довольно смешно, конечно, но из этого следует, что там оставалось много места.