Я заговорил снова:

— Упражняться в красноречии нам некогда, любезный князь. Скажите определенно: принимаете вы мой совет или сами позаботитесь о себе? Одно из двух!

Князь попытался сдержать душивший его гнев. Он глубоко вздохнул:

— Не думал я, что попаду в такой переплет!

— Какой переплет? — Я понял: мой собеседник начинает сдаваться, и постарался придать беседе больше непринужденности. — По-моему, никакого переплета нет. Есть только взаимное непонимание. А чтобы его рассеять, необходимо одно: не сердиться, не возмущаться, а взглянуть на вещи открытыми глазами. Только и всего! К тому же не следует забывать, что вы — князь. Гордость России! Что может быть для вас более святого, чем борьба за родину? Или вы рассчитываете просуществовать, забившись в угол, предаваясь сладким грезам?

— Если бы хотел предаваться сладким грезам, я не приехал бы сюда!

— Браво! Отличный ответ. В сущности, вы повторили слова Шиллера. Помните, он говорил:

Князь молчал. Я продолжал более мягко:

— Поймите одно, князь: поднять Афганистан, целое государство, на борьбу против большевиков… Разве это маленькое дело?

— Поднимется ли?

— А как же! В отличие от вас, я лучше знаю положение. Афганистан — сущий пороховой погреб. Не сегодня-завтра он непременно взорвется. А мы должны поджечь порох и ускорить этот неизбежный процесс. Когда я говорю «мы», не поймите, будто нас только двое, Нет, в этом направлении работают сотни людей. Мы — лишь звено длинной цепи. Но — важное звено. Соединяющее звено!

Опустив голову, князь внимательно слушал меня. Он закурил и глубоко выдохнул:

— Н-да-а…

Вспыхнувшее так стремительно пламя гнева начинало остывать, начали разглаживаться и складки на лбу. Я еще больше смягчил тон:

— Я вижу, дорогой князь, нас соединила судьба. У нас один путь. Гоните из сердца всякие опасения. Я зла вам не желаю. Вы начинаете большое, героическое дело. Да сопутствует вам удача! За ваше здоровье!

На этот раз князь, не поморщившись, принял поданную ему капитаном рюмку с коньяком и залпом выпил ее.

Я поздно заснул, но проснулся рано. Вернее, меня разбудили рано. Сначала петухи подняли невообразимый галдеж. Затем с завидным усердием начали повторять свои приятные арии ишаки — гордость Востока. И вдруг залились лаем собаки, затявкали щенки, наполнив звуками всю округу. Попробуй не проснись после этого! Говорят, Восток имеет свои прелести. Но что может быть еще прелестнее?

С удовольствием ворочаясь с боку на бок и слушая дивные арии длинноухих азиатов, я обдумывал, что предстоит сделать сегодня. А дел было предостаточно. Прежде всего нужно было встретиться с хакимом, официально уведомить его о своем приезде. Поэтому, как только окончательно рассвело, я отправил к нему посланца, с просьбой уделить мне время для встречи. Оказалось, что хакима еще нет в его кабинете. Оставив спутников в гостинице, я сам с Абдуррахманом вышел пройтись по городу. Жара опять усиливалась, солнце еще только поднималось над горизонтом, но от земли уже веяло зноем, как от раскаленной печи. Может быть, поэтому Герат выглядел еще менее привлекательно, чем вчера Улицы были тоскливы, грязны, бедны. Всюду, куда ни кинешь взгляд, один и тот же унылый застой. Как будто колесо истории, достигнув Афганистана, сломалось. Везде та же темнота, то же дикое невежество…

Чтобы не слишком бросаться в глаза, я вышел в город в штатском платье. Но даже в таком обличье служил мишенью для сотен холодных взглядов. Люди останавливались и глазели, одни звали других, указывая на меня пальцем, словно увидели диковинку, и повторяя: «Ференги… ференги» [23] . В самом деле, среди этой толпы дикарей я походил на павлина в стае воробьев. Куда ни глянешь, чалмы да темные чачваны [24] … Даже девочки, едва начавшие заплетать косички, прятали лицо под чачваном. В Персии хоть глаза женщины можно увидеть. А здесь и того нет. Все лицо закрывает сетка. Видят ли что-нибудь глаза за этой сеткой?.. Аллах знает! Да и есть ли у этих женщин сердце, душа? Может быть, зрение и слух у них заменяет какое-то иное, скрытое чувство? Но у тех восточных женщин, с какими мне приходилось встречаться, я его не обнаружил. Чем же тогда они дороги?..

Абдуррахман, видимо, заметил, что я о чем-то задумался.

— Не хотите ли взглянуть, как афганцы лечат зубы? — предложил он, указывая на толпу, собравшуюся на тесной площадке, под большим тутовым деревом.

Я не сразу понял его. В этот момент у самого дерева кто-то пронзительным голосом завопил:

— Вай! Вай!

Я даже похолодел, так ужасен был крик. Оказывается, под деревом расположилась целая зубная клиника! Мы подошли ближе. Здоровенный старик, засучив рукава, трудился изо всех сил, то откладывая, то снова беря в руки свой пинцет. Вот он обмакнул кусок ваты в зеленоватую воду в медной тарелочке и грозно приказал подростку, сидевшему на каменной скамье (тот сразу побледнел и затрясся):

— Раскрой пошире рот!

Тяжело и прерывисто дыша, пациент широко раскрыл рот. Табиб [25] наложил намоченную в зеленой жидкости (одному аллаху ведомо, что это было за лекарство!) ватку на то место, откуда только что был выдернут зуб, и несколько раз сильно нажал длинным пальцем. Подросток от боли заметался из стороны в сторону. Старик хлопнул его по спине и сказал:

— Вставай! Следующий раз ко мне не приходи. Вон к той старухе ступай. Слабых она лечит. — Он махнул рукой в сторону седовласой старухи, которая сосредоточенно возилась с совсем еще крошечным мальчиком, стараясь вырвать ему молочный зуб.

Окружающие невольно рассмеялись.

Старик обернулся к нам и слегка кивнул головой. Он, оказывается, знал Абдуррахмана. Указал место на скамье и сказал с усмешкой:

— Садись, купец… Не мешало бы и тебе вырвать зуб.

Старик был в хорошем настроении; еще не потухшие, большие глаза весело сверкали. Абдуррахман тоже ответил шуткой:

— А ты не вырвешь по ошибке зуб мудрости вместо молочного?

— Вах, вот это и надо бы сделать… Будь моя воля, я бы не оставил у купцов ни молочного зуба, ни зуба мудрости.