Клава смутилась. Очевидно, это было ее больное место. Но на помощь пришла Зина:

— Витеньке, наверно, нравятся романтические имена: Нелли, Эмма, Нина…

Виктор не успел ответить, потому что услышал:

— Это вы Подгурский?

Девушки смолкли, а Зина хитро подмигнула. Виктор обернулся. За ним стояла невысокая девушка в синем халате.

Надо сказать, что Виктору нравился определенный тип девушек. «Тип Подгурского» — так называл их Ленька. Тот же Ленька однажды дал обобщенный портрет девушек этого «типа»: «Во-первых, ни одна блондинка Витьке не понравится. Пускай это они запомнят и перекрашивают волосы. Далее, желательно, чтобы прическа была короткой. Курносые носы Подгурский не признает. Но главное — глаза. Глаза должны быть большими, чуть-чуть удивленными и обязательно напоминать музыкальную гамму до минор».

Так вот, если бы Ленька находился сейчас в лаборатории, он бы воскликнул: «Да это законченный «тип Подгурского»!»

Между тем девушка сказала:

— Я комсорг вашей группы. Меня зовут Аля.

Виктор почему-то покраснел и, почувствовав это, выругал себя, после чего покраснел еще больше.

— Сегодня у нас собрание. Зина, это к вам тоже относится, — спокойно продолжала Аля, делая вид, что не замечает смущение Виктора. — А пока, Виктор, выйдем, поговорим.

Виктор пошел за ней, чувствуя на себе насмешливые взгляды лаборанток. «Снова будут дразнить», — подумал он и постарался придать своему лицу равнодушное выражение.

Во дворе было много народу. Але приходилось все время здороваться. Причем, как заметил Виктор, молодые рабочие делали специально крюк, чтобы подойти к ней поближе, и здоровались они более почтительно и сдержанно, чем с другими девушками из цехов. Виктора же разглядывали весьма бесцеремонно.

Виктор разговаривал с Алей минут десять. Он успел рассказать немного о себе, заметив мимоходом, что два года работал комсоргом. Аля сказала, что это очень здорово, что он для начала будет ответственным за спорт-работу и что вообще их группа, объединяющая все лаборатории, хорошая. Один лишь Михеев… Впрочем, вот он и сам.

И Аля указала Виктору на паренька лет шестнадцати в синем замасленном халате. Паренек шел и зевал. Несмотря на сопротивление (что видно было по дрожащему подбородку), зевота одолевала его, и он шел, закрыв глаза и раскрыв рот.

— Михеев! — окликнула Аля.

Михеев приоткрыл глаза, увидел Алю, захлопнул рот и уж после этого закрыл его ладонью.

— Сколько ворон проглотил? — осведомилась Аля,

— Все мои! Что, наверно, на собрание? Не пойду? Я сегодня занят.

— Скажи, когда в день собрания ты был свободен?

— У меня уважительная причина.

— Всегда у тебя причины.

Началась перепалка. Аля просила, уговаривала и угрожала Михееву. На щеках и на шее у нее выступили красные пятна.

Михеев возражал зло и равнодушно:

— Все! Мое слово — олово! Не могу — и точка!

Аля замолчала, совершенно растерянная. Но тут вмешался Виктор, на которого Михеев не обращал раньше внимания.

— Сними значок. Зачем ты его носишь? Тоже комсомолец! Его на коленях надо упрашивать: «Иди, дитятко, на собрание». И кто таких принимает?..

Виктор говорил это спокойно, с иронией, останавливаясь на каждом слове. Но на самом деле он страшно волновался. Это было сильнодействующее, но рискованное средство. Михеев мог его оборвать: «А тебе какое дело? Нашелся указчик! Катись отсюда к…»

Но Михеев, может, от неожиданности или потому, что не знал Виктора, изменился в лице, заморгал и все еще злым, но совершенно другим тоном ответил:

— Не надо на коленях упрашивать. Я сам понимаю. У меня причины… Но если надо, я останусь. — И, помолчав, добавил, искоса поглядывая на Виктора снизу вверх (Виктор был намного выше): — Но скучно там. Разговоры да разговоры!

— Это — другое дело. Но тут от тебя зависит. Предложи что-нибудь интересное.

— Зима наступает, лыжи бы…

— Давай! Наметим вылазки, подготовим кросс.

— Хорошо. Только вы не подумайте, что я не хотел на собрание. У меня причина объективная.

Виктор наклонился и, снизив голос, сообщил:

— Одно время я тоже не ходил на собрания. И у меня были очень веские основания. Обычно в этот день умирала какая-нибудь из моих теток. Так, знаешь, за один учебный год я похоронил одиннадцать теток и трех бабушек.

Михеев недоверчиво покосился на Виктора и засмеялся.

— Ладно, я побежал в столовую. Значит, в пять часов.

Виктор некоторое время смотрел ему вслед, смотрел и удивлялся самому себе. Потом он повернулся к Але. Взгляды их встретились. Но в ее глазах Виктор не смог ничего прочесть.

…И вот значительно позже, когда он был выбран в редколлегию, когда его ввели в комитет, когда Подгурского хвалили на всех собраниях как одного из активнейших комсомольцев, — вот тогда он часто вспоминал этот эпизод и считал, что с него все и началось.