После смерти Роберта Гвискара норманны в течение с лишком шестидесяти лет не возобновляли своих нападений на восточную империю. Из желания возвысить свое королевское достоинство Роджер стремился к политическому и семейному союзу с греческими монархами; он стал искать руки одной принцессы из дома Комнинов, и начавшиеся переговоры, по-видимому, обещали успех. Но презрительное обхождение с его послами раздражило тщеславие нового монарха, а за высокомерие византийского двора поплатилось, по законам всех народов, невинное население. Сицилийский адмирал Георг появился перед Корфу с флотом из семидесяти галер, и как этот остров, так и город того же имени были отданы в его руки недовольными жителями, уже знавшими по опыту, что осада еще более разорительна, чем уплата дани. Во время этого нашествия, имевшего некоторую важность в истории торговли, норманны разбойничали по морю и по греческим провинциям, а их хищничество и жестокосердие не пощадили даже почтенной древности Афин, Фив и Коринфа. От того опустошения, которому подверглись в ту пору Афины, до нас не дошло никаких воспоминаний. Латинские христиане взобрались на старинные городские стены, окружавшие, но не охранявшие пышные Фивы, и употребили Евангелие только на освящение клятвы, принесенной местным населением в том, что оно ничего не скрыло из своей наследственной собственности или из своего благоприобретенного имущества. Построенный на низменности Коринф был очищен при приближении норманнов; греки удалились в цитадель, стоявшую на значительном возвышении и обильно снабженную водой из классического источника Пирены; эта крепость могла бы считаться неприступной, если бы недостаток мужества могли восполнять искусственные или природные выгоды положения. Лишь только осаждающие дали себе труд (это был их единственный труд) вскарабкаться на возвышение, их начальник мог подивиться своей собственной победе; он изъявил свою признательность Небесам тем, что унес с алтаря драгоценный образ св. Феодора, считавшегося покровителем города. Ткачи и ткачихи шелковых материй, перевезенные оттуда Георгом в Сицилию, составляли самую ценную часть собранной там добычи, а сравнивая искусство местных фабричных с нерадением и трусостью местных солдат, Георг, как рассказывают, заметил, что прялка и ткацкий станок - единственные оружия, которыми способны владеть греки. Эта морская экспедиция ознаменовалась двумя замечательными событиями - освобождением короля Франции из плена и появлением сицилийского флота перед византийской столицей. Людовик Седьмой, возвращавшийся морем из неудачного Крестового похода, был захвачен греками, бессовестно нарушившими в этом случае и законы чести и законы религии. Царственный пленник был обязан своим освобождением случайной встрече с норманнским флотом; проведя несколько времени при сицилийском дворе, где пользовался и свободой и почетом, Людовик продолжал свое путешествие в Рим и в Париж. В отсутствие императора Константинополь и Геллеспонт оставались без всякой защиты, и никто не ожидал, чтоб им могла угрожать какая-либо опасность. Так как солдаты ушли под знаменем Мануила, то духовенство и народ были поражены удивлением и ужасом при появлении целого ряда неприятельских галер, смело бросивших якорь перед императорской столицей. Сицилийский адмирал не имел в своем распоряжении достаточных военных сил для того, чтобы предпринять осаду обширной и многолюдной метрополии, или для того, чтобы попытаться взять ее приступом; но он нашел для себя удовлетворение в том, что унизил гордость греков и указал флотам западных народов путь к завоеваниям. Он высадил на берег нескольких солдат для того, чтобы они оборвали фрукты в императорских садах, и начадил наконечники из серебра или, что более вероятно, из зажигательных снарядов на те стрелы, которые он метал в дворец цезарей.

Мануил сделал вид, будто не придает никакой важности шуточной обиде, которую ему нанесли сицилийские пираты, воспользовавшись его минутной неосмотрительностью, но и его воинственное мужество и военные силы империи требовали мщения. Архипелаг и Ионическое море покрылись его военными судами и судами венецианцев; но я не знаю, при помощи какой громадной цифры транспортов для людей и припасов и разных легких мореходных судов, наше здравомыслие или даже наше воображение могло бы примириться с поразительным сообщением византийского историка, будто вся масса судов доходила числом до тысячи пятисот. Военные действия император вел с благоразумием и с энергией; на обратном пути Георг лишился девятнадцати галер, которые были взяты поодиночке неприятелем; Корфу, после упорной обороны, стал молить своего законного государя о пощаде, и скоро не оказалось в пределах восточной империи ни одного норманнского корабля и ни одного норманнского солдата, которые не находились бы во власти греков. Счастье и здоровье Роджера уже начали изменять ему; в то время, как он выслушивал в своем палермском дворце донесения посланцев, извещавших его то о победах, то о поражениях, непобедимого Мануила, всегда сражавшегося в передовых рядах, и греки и латины называли Александром или Геркулесом своего времени.

Монарх такого закала не мог удовольствоваться тем, что отразил дерзкое нападение варваров. Сознание своих прав и своих обязанностей, а быть может также личные интересы и жажда славы, побуждали Мануила восстановить прежнее величие империи, возвратить ей провинции италийскую и сицилийскую и наказать мнимого короля, который был не более как внук норманнского вассала. Туземное население Калабрии еще было привязано и к греческому языку и к греческому культу, которые были безусловно запрещены латинским духовенством; лишившаяся своих собственных герцогов, Апулия была привязана к сицилийскому королевству узами рабской зависимости; основатель монархии властвовал при помощи меча, а его смерть ослабила страх, в котором жили его подданные, но не уничтожила причин их недовольства; феодальная система управления всегда носила в самой себе зародыши мятежа, и один из племянников самого Роджера был тот, кто призвал врагов своего семейства и своей нации. Величие императорского звания, равно как непрерывные войны с венграми и с тюрками, не дозволили Мануилу лично предпринять италийскую экспедицию. Греческий монарх вверил флот и армию храброму и знатному Палеологу; первым подвигом этого главнокомандующего была осада города Бари, а во всех дальнейших военных операциях золото столько же служило орудием для победы, сколько сталь. Салерно и некоторые другие города западного побережья оставались верными норманнскому королю; но в течение двух кампаний он лишился большей части своих континентальных владений, а скромный император, ненавидевший лесть и ложь, был доволен взятием в Апулии и в Калабрии трехсот городов или селений, названия и титулы которых были удовлетворены подлинным или мнимым пожалованием, скрепленным печатью германских цезарей; но преемник Константина скоро отказался от такого унизительного дара, предъявил свои неотъемлемые права на обладание Италией и выразил намерение прогнать варваров за Альпы. Вольные города, увлекшись заманчивыми речами, щедрыми подарками и безграничными обещаниями своего восточного союзника, упорствовали в своей благородной борьбе с деспотизмом Фридриха Барбароссы; на счет Мануила были снова построены городские стены Милана и, по словам одного историка, он влил потоки золота в Анкону, в которой привязанность к грекам окрепла от завистливой вражды к венецианцам. Анкона была важным военным пунктом благодаря своему положению в центре Италии и своей торговле; Фридрих два раза осаждал ее, но императорскую армию два раза отражала привязанность к свободе; эту привязанность поддерживали константинопольские послы, а самых неустрашимых патриотов и самых верных своих слуг византийский двор награждал богатствами и почестями. Гордость Мануила не дозволяла ему признать своим коллегой варвара; его честолюбие было возбуждено надеждой сорвать императорскую мантию с германского узурпатора и заставить как на востоке, так и на западе признать свой законный титул единственного императора римлян. В этих видах он стал искать содействия римского населения и римского первосвященника. Некоторые из римских аристократов приняли сторону греческого монарха; блестящая свадьба его племянницы с Одоном Франгипани обеспечила ему содействие этой влиятельной семьи, и в древней метрополии стали относиться с уважением к его знамени или к его изображению. Во время ссоры Фридриха с Александром Третьим папа два раза принимал в Ватикане константинопольских послов. Они льстили его благочестию давно обещанным соединением двух церквей, пользовались корыстолюбием его продажных царедворцев и убеждали римского первосвященника воспользоваться нанесенным ему оскорблением и благоприятной минутой для того, чтобы смирить варварскую наглость аллеманнов и признать того, кто был настоящим преемником Константина и Августа.

Но это завоевание Италии и это всемирное владычество скоро выпали из рук греческого императора. Его первые требования были отклонены осмотрительным Александром Третьим, тщательно взвесившим все последствия такого глубокого и важного переворота; впрочем, ради замены одного императора другим папа и не мог отказаться от того, что было наследственным достоянием латинов. После своего примирения с Фридрихом он стал высказываться более решительно, утвердил то, что было сделано его предшественниками, отлучил от церкви приверженцев Мануила и провозгласил окончательное разделение церквей или по меньшей мере империй Константинопольской и Римской. Вольные города Ломбардии позабыли о своем иноземном благодетеле, который, не сохранивши дружбу Анконы, скоро навлек на себя вражду Венеции. Из корыстолюбия или из желания удовлетворить жалобы своих подданных греческий император приказал арестовать венецианских купцов и конфисковать их товары. Это нарушение международных прав раздражило свободную и коммерческую нацию; сто галер были спущены на воду и вооружены в течение стольких же дней; они обошли берега Далмации и Греции, но после некоторых обоюдных потерь война окончилась соглашением бесславным для империи и неудовлетворительным для республики, и полное отмщение как за прежние обиды, так и за нанесенные вновь было предоставлено следующему поколению. Начальник Мануиловой армии уведомил своего государя, что его военные силы достаточны для подавления всякого внутреннего восстания в Апулии и в Калабрии, но что он не будет в состоянии отразить предстоящее нападение короля Сицилии. Его предсказание скоро оправдалось; смерть Палеолога предоставила высшую военную власть нескольким начальникам, которые были одинакового ранга и были одинаково лишены воинских дарований; греки были побеждены и на суше и на море, а пленники, спасшиеся от меча норманнов и сарацинов, отказались от всяких неприязненных действий против личности или против владений победителя. Впрочем, король Сицилии питал уважение к мужеству и настойчивости Мануила, который высадил на берегах Италии новую армию; он обратился с почтительными предложениями к этому новому Юстиниану, испросил заключение мира или перемирия на тридцать лет, принял в виде дара королевский титул и признал себя военным вассалом Римской империи. Византийские цезари удовольствовались этим призрачным верховенством, не ожидая и, быть может, не желая услуг от норманнской армии, и это тридцатилетнее перемирие не было нарушено никакими войнами между Сицилией и Константинополем. Перед истечением этого срока троном Мануила противозаконно завладел бесчеловечный тиран, внушивший отвращение и своему отечеству и всему человеческому роду; внук Роджера, Вильгельм Второй обнажил свой меч по просьбе спасшегося бегством члена дома Комнинов, а подданные Андроника приняли чужеземцев как друзей, потому что ненавидели своего государя, как злейшего из своих врагов. Латинские историки с удовольствием описывают быстрые военные успехи четырех графов, напавших на Румелию во главе флота и армии и подчинивших королю Сицилии много замков и городов. Греки порицают и преувеличивают бесстыдные и святотатственные жестокости, совершенные при разграблении второго города империи Фессалоники. Первые оплакивают участь этих непобедимых, но доверчивых воинов, погубленных коварством побежденного врага. Последние с торжеством воспевают неоднократные победы своих соотечественников на Мраморном море или Пропонтиде, на берегах Стримона и под стенами Дураццо. Восстание, наказавшее Андроника за его преступления, направило против франков усердие и мужество восторжествовавших повстанцев; десять тысяч врагов легли на поле сражения, и новый император Исаак Ангел мог обойтись с четырьмя тысячами пленников по внушению своего тщеславия или своей мстительности. Таков был исход последней борьбы греков с норманнами; не прошло с тех пор и двадцати лет, как соперничавшие между собой нации исчезли или томились под игом чужеземцев, а преемники Константина не дожили до того времени, когда могли бы издеваться над падением сицилийской монархии.

Скипетр Роджера перешел сначала к его сыну, а потом к его внуку; оба они носили имя Вильгельма, но резко отличались один от другого прозвищами злого и доброго; однако эти прозвища, по-видимому, обозначавшие высшую степень порочности и добродетели, не могут быть в точности применены ни к одному из этих двух норманнских монархов. Когда опасность или стыд заставляли первого Вильгельма браться за оружие, он не изменял наследственному мужеству своего рода; но его характер был вял, его нравы были распутны, его страсти были необузданны и пагубны, и на нем, как на монархе, лежала ответственность не только за его личные пороки, но и за пороки великого адмирала Майо, злоупотреблявшего доверием своего благодетеля и замышлявшего покушение на его жизнь. Со времени ее завоевания арабами Сицилия носила на себе резкий отпечаток восточных нравов; там заимствовали от султанов и деспотизм, и пышность, и даже гаремы, и христианское население должно было выносить гнет и оскорбления от евнухов, или открыто исповедовавших религию Мухаммеда или скрывавших свою к ней привязанность. Один красноречивый историк того времени описал бедственное положение своего отечества - честолюбие и падение неблагодарного Майо, восстание и наказание его убийц, заключение в тюрьму и освобождение самого короля, распри между частными людьми, вызванные государственными смутами, и различные бедствия и раздоры, от которых страдали Палермо, Сицилия и континент в царствование Вильгельма Первого и во время несовершеннолетия его сына. Молодость, невинность и красота Вильгельма Второго сделали его дорогим для нации; взаимная вражда партий прекратилась; законы снова получили обязательную силу и со времени совершеннолетия этого всеми любимого государя до его преждевременной смерти Сицилия наслаждалась непродолжительным периодом внутреннего спокойствия, справедливости и благосостояния, которому придавала тем более высокую цену, что еще не позабыла прошлого и опасалась за будущее. Потомство Танкреда Готевилльского по мужской линии пресеклось со смертью Вильгельма Второго; но тетка Вильгельма, дочь Роджера, вышла замуж за самого могущественного из монархов того времени, и сын Фридриха Барбароссы, Генрих Шестой перешел через Альпы для того, чтобы вступить в обладание императорской короной и наследством, на которое имела право его жена. Во владение этим наследством он мог вступить только силой оружия и наперекор единодушному желанию свободного народа.

Я с удовольствием приведу здесь подлинные слова и мнения историка Фальканда, писавшего во время и на самом месте этих событий с чувствами патриота и с прозорливостью государственного человека. “Констанция, родившаяся в Сицилии, выросшая с самой колыбели в удовольствиях и в достатке, и воспитанная в искусствах и нравах этого счастливого острова, уже давно покинула нас для того, чтобы обогатить варваров нашими сокровищами, а теперь возвращается к нам со своими варварскими союзниками для того, чтобы попирать ногами все, что есть прекрасного на ее почтенной родине. Я предвижу, с какой свирепостью появятся здесь сонмища варваров, какой страх овладеет нашими богатыми городами и селениями, расцветшими во время продолжительного мира, как они будут опустошены убийствами и грабежом и опозорены невоздержанностью и распутством врагов. Я предвижу избиение или порабощение наших граждан и изнасилование наших девушек и женщин. Что должны делать сицилийцы в этой крайности? (спрашивает он, обращаясь к одному из своих друзей). Путем единодушного избрания мужественного и опытного короля еще можно спасти Сицилию и Калабрию, а на легкомыслие апулийцев, всегда жаждущих какого-нибудь нового переворота, я не возлагаю никакого доверия и никаких надежд. Если мы лишимся Калабрии, то наши высокие башни, наше многочисленное юношество и морские военные силы Мессины все-таки будут в состоянии предохранить нас от вторжения чужеземцев. Но если свирепые германцы будут действовать заодно с мессинскими пиратами, если они опустошат огнем ту плодородную страну, которую так часто опустошает своим огнем гора Этна, то какие же средства обороны останутся у внутренней части острова, у тех прекрасных городов, которых никогда не должно бы было осквернять вторжение варвара. Катания была снова разрушена землетрясением; древняя доблесть Сиракуз исчезла в бедности и в одиночестве; но Палермо еще увенчан диадемой, и внутри его тройных стен живет немало предприимчивых христиан и сарацинов. Если бы эти две нации могли соединиться ради их общей безопасности под властью одного короля, они могли бы устремиться на варваров с неотразимой силой. Но если сарацины, выведенные из терпения неоднократными обидами, отвернутся от нас и восстанут, если они займут нагорные замки и морское прибрежье, христианам будет угрожать двойное нападение: они будут поставлены между молотом и наковальней и будут обречены на безнадежное и неизбежное рабство”. Мы не должны позабывать, что в настоящем случае лицо духовного звания ставит свое отечество выше своей религии, и что мусульмане, которых оно старается привлечь к совокупной обороне, еще были многочисленны и могущественны в сицилийском государстве.

Надежды или по меньшей мере желания Фальканда были частью удовлетворены единодушным избранием Танкреда, который был внук первого короля и хотя был незаконного происхождения, но отличался незапятнанными гражданскими и военными доблестями. В течение тех четырех лет, которыми закончились и его жизнь и его царствование, он постоянно удерживал напор германцев на самой отдаленной окраине апулийской границы, а то, что он возвратил неприятелю свою царственную пленницу Констанцию, не нанеся ей никакой обиды и не потребовав никакого выкупа, как кажется, заходило за пределы того великодушия, которое допускалось политикой и благоразумием. После его смерти его жена и его малолетний сын лишились престола без сопротивления, и Генрих продолжал свое победоносное наступление из Капуи в Палермо. Его успех уничтожил политическое равновесие в Италии, и если бы папа и вольные города руководствовались своими явными и существенными интересами, они употребили бы в дело все земные и небесные силы для того, чтобы не допустить опасного присоединения сицилийского королевства к германской империи. Но политическая изворотливость, за которую так часто хвалили или хулили Ватикан, оказалась в этом случае недальновидной и бездейственной, и если правда, что Целестин Третий сшиб ногой императорскую корону с головы павшего перед ним ниц Генриха, то такое проявление бессильного высокомерия могло лишь заглушить в сердце императора чувство признательности и сделать из него врага. Генуэзцы, которые вели выгодную торговлю в Сицилии и завели там свои поселения, вняли обещаниям Генриха, что его признательность будет беспредельна и что он скоро удалится; их флот владычествовал в Мессинском проливе, и они открыли императору вход в Палермский порт, а первым делом его управления было уничтожение привилегий и отобрание, собственности этих неосторожных союзников. Последнее из высказанных Фалькандом ожиданий не сбылось вследствие раздоров, возникших между христианами и магометанами; они вступили между собой в борьбу внутри столицы; несколько тысяч магометан было убито, но оставшиеся в живых их единоверцы укрепились в горах и в течение с лишком тридцати лет нарушали внутреннее спокойствие острова. Политические расчеты побудили Фридриха Второго переселить шестьдесят тысяч сарацинов в Нокеру, что в Апулии. В своей борьбе с римской церковью и император и его сын Манфред пользовались позорной помощью врагов Христа, и эта мусульманская колония сохраняла внутри Италии и свою религию и свои нравы, пока не была с корнем уничтожена в конце тринадцатого столетия усердием и мстительностью принцев из дома Анжу. Все бедствия, которые заранее оплакивал красноречивый Фальканд, были превзойдены жестокосердием и жадностью германского завоевателя, осквернявшего королевские гробницы и разыскивавшего скрытые сокровища и в палермском дворце, и в городе, и во всем королевстве; жемчуг и драгоценные каменья было нетрудно скрыть, но собранное в Сицилии золото и серебро было навьючено на ста шестидесяти лошадях. Юный король, его мать и сестры и знатные люди обоего пола были поодиночке размещены по альпийским крепостям и, по поводу самых легких слухов о восстании пленников, их лишали жизни, или выкалывали им глаза, или делали из них кастратов. Сама Констанция была тронута бедственным положением своего отечества; эта представительница норманнского королевского рода старалась сдерживать своего деспотического супруга и сохранить наследственные владения своего новорожденного сына, который был так знаменит в следующем веке под именем императора Фридриха Второго. Через десять лет после этого переворота французские монархи присоединили герцогство Нормандию к своим владениям; скипетр старинных герцогов Норманнских был передан внучкой Вильгельма Завоевателя дому Плантагенетов, и предприимчивые норманны, стяжавшие столько трофеев во Франции, Англии и Ирландии, в Апулии, в Сицилии и на Востоке, смешались путем побед или путем рабства с побежденными нациями.

ГЛАВА LVII

Тюрки сельджуки.
– Их восстание против завоевателя Индостана, Махмуда.
– Тогрул покоряет Персию и покровительствует халифам.
– Поражение и взятие в плен императора Романа Алп-Арсланом.
– Могущество и великолепие Малик-шаха.
– Завоевание Малой Азии и Сирии.
– Положение и угнетенное состояние Иерусалима.
– Благочестивые странствования к гробу Господню. 980-1152 г.г.

С острова Сицилии читатель пусть теперь перенесется за Каспийское море, откуда вышли те тюрки или туркмены, против которых был главным образом предпринят первый Крестовый поход. Империя, основанная ими в шестом столетии в скифских странах, уже давно распалась; но их имя еще пользовалось громкой известностью среди греков и на Востоке, а остатки этой нации, состоявшие из могущественных и независимых племен, были рассеяны по степям от Китая до берегов Окса и Дуная; венгерская колония вошла в состав европейской республики, а азиатские троны были заняты рабами и солдатами тюркского происхождения. В то время как копье норманнов поработило Апулию и Сицилию, толпы этих северных пастухов рассеялись по персидскому царству; их князья из рода Сельджуков основали могущественную и прочную империю на всем пространстве от Самарканда до границ Греции и Египта, и тюрки постоянно владели Малой Азией до той поры, когда их победоносное знамя было водружено на Софийском соборе.