Завоевание королевств Неаполитанского и Сицилийского норманнами принадлежит к числу самых романтических событий по вызвавшим его мотивам и к числу самых важных как для Италии, так и для восточной империи по своим последствиям. Разрозненные владения греков, лангобардов и сарацинов легко могли сделаться жертвами всякого, кто захотел бы напасть на них, а предприимчивые скандинавские пираты проникали во все европейские моря и страны. Долго занимавшиеся лишь грабежами и убийствами, норманны наконец получили и заняли во Франции плодородную и обширную территорию, которой дали свое имя, они заменили своих богов христианским Богом, а герцоги Нормандии признали себя вассалами преемников Карла Великого и Капета. Дикая энергия, которую они принесли с собой со снежных гор Норвегии, смягчилась, но не утратилась под влиянием более теплого климата; боевые товарищи Роллона мало-помалу смешались с туземным населением; они усвоили нравы, язык и обходительность французской нации и даже в то воинственное время норманны могли заявлять свои права на пальму первенства по своему мужеству и по своим блестящим военным подвигам. Между бывшими в ту пору в моде суевериями им всего более нравились благочестивые странствования в Рим, в Италию и в Святую Землю. Это деятельное благочестие развивало их умственные и физические силы; опасность служила для них приманкой, интерес новизны был их наградой, а удивление, легковерие и честолюбивые надежды украшали в их глазах все, что они видели. Они заключали между собой союзы для обоюдной защиты, и альпийские разбойники, воображавшие, что нападают на пилигримов, нередко бывали наказаны рукой воинов. Во время одного из таких благочестивых странствований в Апулию, в пещеру горы Гаргана, освященную появлением архангела Михаила, к ним подошел одетый в греческое платье иностранец, который скоро сознался, что он мятежник, беглец и непримиримый враг Греческой империи. Его имя было Мелон; он был знатный уроженец города Бари, вынужденный после неудачного восстания искать для своего отечества новых союзников и мстителей. Отважная осанка норманнов воскресила его надежды и внушила ему доверие; они охотно выслушали жалобы патриота и еще более охотно - его обещания. Богатства, которые он им сулил, послужили в их глазах доказательством правоты его дела, и они пришли к тому убеждению, что плодородная страна, угнетаемая изнеженными тиранами, должна сделаться наследственным достоянием мужества. По возвращении в Нормандию они разожгли там дух предприимчивости, и небольшой отряд неустрашимых добровольцев отправился освобождать Апулию. Они перешли через Альпы по разным дорогам, переодевшись пилигримами, но в окрестностях Рима их встретил один вождь из города Бари; он снабдил самых бедных из них оружием и лошадьми и тотчас повел их на бой. В первом сражении они не устояли против многочисленности греков и их военных машин и с негодованием отступили лицом к неприятелю. Несчастный Мелон окончил свою жизнь просителем при германском дворе; его норманнские союзники, будучи оторваны и от своей родины и от своей обетованной земли, бродили среди гор и долин Италии, снискивая мечом свое дневное пропитание. К этому грозному мечу попеременно обращались за помощью во время своих распрей владетели Капуи, Беневента, Салерно и Неаполя; мужество и дисциплина норманнов доставляли победу той стороне, на которую они переходили, а их осмотрительная политика поддерживала между соперниками равновесие из опасения, чтоб преобладание одного из враждовавших между собой государств не устранило потребность в их услугах и не уменьшило их цену. Их первым убежищем был укрепленный лагерь среди болот Кампании, но щедрость герцога Неапольского скоро доставила им более плодородные и постоянные места для поселения. В восьми милях от своей резиденции он построил для них город Аверсу и укрепил его для того, чтоб он мог служить оплотом против Капуи, а им было дозволено пользоваться, как их собственностью, посевами и плодами, лугами и рощами этой плодородной местности. Слух об их успехах ежегодно привлекал туда новые толпы пилигримов и воинов; бедных заставляла переселяться нужда, богатых -надежда, а всякий из мужественных и деятельных жителей Нормандии жаждал довольства и славы. Независимый город Аверса служил убежищем и поощрением для всех провинциальных жителей, лишенных покровительства законов, для всех беглецов, укрывавшихся от неправосудия или от правосудия своих начальников, а эти иноземцы очень скоро осваивались с нравами и с языком галльской колонии. Первым вождем норманнов был граф Райнульф, а при зарождении общества первенство ранга, как известно, бывает наградой и доказательством высоких личных достоинств.

После завоевания Сицилии арабами греческие императоры сильно желали снова овладеть этой прекрасной провинцией, но как они ни напрягали своих усилий, расстояния и море были для них непреодолимым препятствием. Их дорого стоившие экспедиции сначала как будто имели успех, но в конце концов прибавляли к византийским летописям новые страницы бедствий и унижений; во время одной из этих экспедиций погибли двадцать тысяч лучших византийских солдат, а победоносные мусульмане осмеивали политику нации, поручавшей евнухам не только надзор за ее женщинами, но и, главное, начальство над ее мужчинами. Эмир не захотел подчиняться верховной власти короля Тунисского; народ восстал против эмира; начальники городов присвоили себе независимую власть; каждый самый ничтожный мятежник властвовал самостоятельно в своей деревне или в своем замке, а самый слабый из двух враждовавших между собой братьев обратился за помощью к христианам. Повсюду, где угрожала какая-либо опасность, норманны спешили предлагать свои услуги и оказывались очень полезными союзниками - и пятьсот рыцарей или всадников были навербованы греческим агентом и переводчиком Ардуином для службы под начальством губернатора Ломбардии Маниака. Прежде чем они успели высадиться в Сицилии, братья помирились; связь Сицилии с Африкой была восстановлена, и берега острова охранялись войсками. Норманны шли в авангарде, и мессинские арабы впервые испытали на себе мужество незнакомого им врага. Во втором сражении сиракузского эмира выбила из седла и насквозь проколола копьем железная рука Вильгельма Готевилля. В третьем сражении неустрашимые боевые товарищи этого рыцаря разбили шестидесятитысячную сарацинскую армию и предоставили грекам только заботу о преследовании неприятеля; это была блестящая победа, но ее честь принадлежит столько же копью норманнов, сколько перу историка. Впрочем, не подлежит сомнению, что норманны много содействовали военным успехам Маниака, завладевшего тринадцатью городами и подчинившего большую часть Сицилии императору. Но свою воинскую славу он запятнал неблагодарностью и тиранией. При распределении добычи он позабыл о заслугах своих храбрых союзников и своим оскорбительным обхождением раздражил и их жадность и их гордость. Они предъявили свои жалобы через посредство переводчика; но их жалобы были оставлены без внимания; их переводчик был наказан плетьми; эти физические страдания испытал он один; но взывавшее о мщении оскорбление было нанесено тем, чьи чувства он выражал. Впрочем, они скрывали свой гнев до той минуты, когда нашли возможность перебраться на итальянский континент или с разрешения начальства, или путем обмана; их соотечественники, жившие в Аверсе, разделяли их негодование, и на провинцию Апулию было сделано нападение в отместку за неуплату долга. Более чем через двадцать лет после своего первого переселения норманны выступили в походе только в числе семисот всадников и пятисот пехотинцев, а византийская армия, после отозвания сражавшихся в Сицилии легионов, доходила - как преувеличенно утверждают - до шестидесяти тысяч человек. Посланный греками глашатай предложил норманнам выбор между битвой и отступлением. “Битву!” - воскликнули в один голос норманны, а один из их самых сильных воинов ударом кулака поверг на землю лошадь посланца. Этого посланца отпустили домой на новой лошади; от императорских войск было скрыто это оскорбление, но в двух следующих сражениях они узнали на более горьком опыте, какими доблестями одарены их противники. На полях подле Канн азиаты бежали от французских удальцов; герцог Ломбардский попался в плен; жители Апулии подчинились новым повелителям, а после того как фортуна греков потерпела такое крушение, во власти императора остались только четыре города - Бари, Отранто, Брундизий и Тарент. С этого времени можно считать начало владычества норманнов в Италии, которое скоро затмило находившуюся в младенчестве колонию Аверсы. Народ избирал двенадцать графов, а правами на избрание служили зрелый возраст, знатное происхождение и личные достоинства. Подати каждого округа тратились на его собственные нужды, и каждый граф воздвиг среди своих владений крепость, чтоб держать в повиновении своих вассалов. Город Мельфи, находившийся в центре провинции и служивший для графов общим местом пребывания, сделался метрополией и цитаделью республики; каждому из двенадцати графов были отведены особый дом и особый квартал, и все, что касалось национальных интересов, обсуждалось этим военным сенатом. Первый между их пэрами, их президент и верховный военачальник получил титул графа Апулии, и в это звание был возведен Вильгельм Железная Рука, который - как выражались в то время - был львом в битвах, ягненком в обществе и ангелом на совещаниях. Один из современных и национальных историков откровенно описал нравы своих соотечественников. “Норманны, - говорит Малатерра, - лукавый и мстительный народ; красноречие и притворство, по-видимому, составляют их наследственные свойства; они способны унижаться до лести, но когда их не сдерживают требования закона, они предаются своей врожденной склонности к буйству и своим страстям. Их князья хвастаются своей щедростью; народ придерживается середины или, верней, доходит до крайностей и в своей скупости и в своей расточительности, а при своем сильном влечении к богатствам и к владычеству норманны пренебрегают тем, что имеют, и надеются приобрести то, чего желают. Оружие и лошади, роскошь в одежде, травля и соколиная охота составляют наслаждение норманнов; но в случае необходимости они способны выносить с невероятным терпением самые неблагоприятные климатические условия, равно как труды и лишения военной жизни”.

Поселившиеся в Апулии норманны жили на границе двух империй и смотря по тому, каково было положение дел в данную минуту, они получали инвеституру на свои владения то от германского императора, то от константинопольского. Но самые надежные права этих искателей приключений были основаны на завоевании, они никого не любили и никому не доверяли; им также никто не доверял и также никто их не любил; к презрению, которое чувствовали к ним коронованные владетели, примешивался страх, а к страху, который они внушали туземному населению, примешивались ненависть и жажда мщения. Эти иноземцы соблазнялись при виде чужой лошади, чужой жены, чужого сада и забирали то, что им нравилось, а жадность их вождей лишь прикрывалась более благовидными названиями честолюбия и жажды славы. Двенадцать графов иногда вступали между собой в союз для совершения какой нибудь несправедливости; в своих домашних распрях они ссорились из-за того, что собирали с населения; доблести Вильгельма были похоронены в его могиле, а его брат и преемник Дрогон был более способен руководить мужеством своих пэров, чем сдерживать их склонность к насилиям. В царствование Константина Мономаха византийское правительство попыталось - скорей из политических расчетов, чем из сострадания, - избавить Италию от этого постоянного бедствия, более тяжелого, чем временное нашествие варваров, и сыну Мелона Аргиру были с этой целью даны самые блестящие титулы и самые широкие полномочия. Память, которая сохранялась у норманнов о его отце, могла служить для него рекомендацией, и он уже заручился их добровольными предложениями услуг, чтоб подавить восстание Маниака и отомстить как за их собственную обиду, так и за ту, которая была нанесена государству. Константин намеревался перевезти этих воинственных эмигрантов из итальянских провинций на театр персидской войны, а сын Мелона раздал их вождям греческое золото и произведения греческих мануфактур, как первинки императорской щедрости. Но его замыслы были расстроены здравым смыслом и честолюбием завоевателей Апулии; его подарки или по меньшей мере его предложения были отвергнуты, и норманны единодушно отказались променять свои владения и свои надежды на то, что им сулила фортуна в Азии. Когда все старания достичь цели путем убеждения оказались безуспешными, Аргир решился или принудить их силой, или истребить; боевые силы латинов были призваны на помощь против общего врага, и между папой и двумя императорами восточным и западным составился наступательный союз. Престол св. Петра был занят Львом Девятым; этот папа был святой человек, отличавшийся таким простодушием, что мог легко вводить в заблуждение и самого себя, и других, и внушавший такое уважение, что мог прикрывать названием благочестия такие меры, которые всего менее совместимы с требованиями религии. Его человеколюбие расшевелили жалобы, а может быть и клеветы угнетенного народа; нечестивые норманны прекратили уплату десятины, и потому было решено, что мирской меч может быть законным образом обнажен против святотатственных хищников, не обращающих никакого внимания на церковные кары. В качестве высокорожденного германца и родственника царствующего дома Лев имел свободный доступ к императору Генриху Третьему и пользовался его доверием, а в поисках за поборниками и союзниками его пылкое усердие перенесло его из Апулии в Саксонию, и с берегов Эльбы на берега Тибра. Во время этих военных приготовлений Аргир втайне прибегал к самым преступным средствам; множество норманнов было принесено в жертву интересам государства или личной неприязни, а отважный Дрогон был умерщвлен в церкви. Но его мужество ожило в его брате, третьем графе Апулии, Онуфрии. Убийцы понесли заслуженное наказание, а разбитый и раненый сын Мелона покинул поле сражения для того, чтоб скрыть свой позор за стенами Бари и ожидать запоздалой помощи своих союзников.

Но военные силы Константина были задержаны войной с тюрками; Генрих был слабого и нерешительного характера, и вместо того, чтоб обратно перейти через Альпы с германской армией, папа привел с собой только стражу из семисот швабов и несколько лотарингских добровольцев. Во время его медленного перехода от Мантуи до Беневента под его священным знаменем собралась пестрая толпа итальянцев, принадлежавших к самым низким слоям общества; первосвященник спал в одной палатке с разбойниками; во фронте его армии виднелись пики вперемежку с крестами, и этот воинственный святой применил к делу приобретенные им в молодости познания касательно того, как распределять войска во время похода, как размещать их в лагерях и как водить на бой. Апулийские норманны могли вывести в поле только три тысячи всадников и небольшой отряд пехоты; измена местного населения лишила их подвоза съестных припасов и отрезала им отступление, а суеверное благоговение на минуту охладило их недоступное для страха мужество. Когда Лев приблизился с намерением напасть на них, они преклонили колена перед своим духовным отцом, не считая это за унижение. Но папа был неумолим; его высокорослые германцы насмехались над своими малорослыми противниками, и норманнам было объявлено, что их ожидает или смерть, или ссылка. Они не хотели унижать себя бегством, а так как многие из них были три дня без всякой пищи, то они решились умереть более скорой и более славной смертью. Они вскарабкались на гору Чивителлы и затем, спустившись в равнину, напали тремя отрядами на папскую армию. Стоявшие на левом фланге и в центре граф Аверсы Ричард и знаменитый Роберт Гвискар атаковали, прорвали, разбили наголову и преследовали толпы итальянцев, сражавшихся без дисциплины и не стыдившихся спасаться бегством. Более трудная задача выпала на их долю храброго графа Онуфрия, командовавшего кавалерией правого фланга. Германцы, как рассказывают, были плохими наездниками и не умели владеть копьем; но когда они сражались пешими, они составляли плотную и непроницаемую фалангу и обеими руками наносили своими длинными мечами такие удары, от которых не могли устоять ни люди, ни лошади, ни латы. После упорного боя они были окружены возвратившимися из преследования эскадронами и умирали на своем посту с уважением врагов и с удовлетворенной жаждой мщения. Спасавшийся бегством папа нашел ворота Чивителлы запертыми и был взят в плен благочестивыми победителями, которые, целуя его ноги, стали просить его благословить их и простить их греховную победу. Солдаты считали этого врага и пленника за наместника Христа, и хотя поведение норманнских вождей можно бы было объяснить политическими расчетами, они, по всему вероятию, также были заражены народным суеверием. В спокойном уединении благонамеренный папа стал оплакивать пролитие христианской крови, виновником которого был он сам; он сознавал, что сам был причиной греха и скандала; а так как его предприятие не имело успеха, то все осуждали его воинственные наклонности, неприличные для его звания. В этом душевном настроении он принял предложенные ему выгодные мирные условия, отказался от союза, который сам называл делом Божим, и признал законными все прошлые и будущие завоевания норманнов. Провинции Апулия и Калабрия, кто бы ими ни завладел, составляли часть пожалованных Константином владений и наследственное достояние папского престола; поэтому тот факт, что папа уступил эти провинции, а норманны приняли их от него, упрочивал права и римского первосвященника и иноземных искателей приключений. Обе договаривающиеся стороны обещали поддерживать одна другую духовным и светским оружием; впоследствии норманны обязались уплачивать подать или ренту в размере двенадцати пенсов с каждого земельного участка, который можно вспахать одним плугом, и со времени этого достопамятного соглашения королевство Неаполитанское оставалось в течение более семисот лет ленным владением папского престола.

Родословную Роберта Гвискара вели то от норманнских крестьян, то от норманнских герцогов; от крестьян ее вела из гордости и из невежества одна греческая принцесса, а от герцогов ее вели из невежества и из лести итальянские подданные Гвискарда. На самом деле он, как кажется, происходил от второклассного или среднего дворянского сословия. Он был из рода вальвассоров, или знаменных дворян (bannerets), живших в Нижней Нормандии в округе Кутанса, в Готевильском замке; его отец Танкред был на хорошем счету при дворе и в армии герцога, которому был обязан доставлять десять солдат или рыцарей. Вследствие двукратного вступления в брак с особами не менее знатного происхождения он сделался отцом двенадцати сыновей, которые были воспитаны дома под беспристрастным и нежным надзором его второй жены. Но небольшого наследственного поместья было недостаточно для такого многочисленного и отважного потомства; видя вокруг себя пагубные последствия бедности и раздоров, сыновья Танкреда решились искать более блестящей фортуны во внешних войнах. Только двое из них оставались дома, чтоб поддерживать существование своего рода и ходить за престарелым отцом, а остальные десять братьев, лишь только достигали возмужалости, покидали свой замок, переходили через Альпы и присоединялись к поселившимся в Апулии норманнам. Старших увлекало их врожденное мужество; их успех служил поощрением для младших братьев, и трое первых по старшинству: Вильгельм, Дрогон и Онуфрий были достойны того, чтоб сделаться вождями своей нации и основателями новой республики. Роберт был старший из семи сыновей, родившихся от второго брака, и даже его враги не могли не признать за ним дарований военачальника и государственного человека. Своим ростом он был выше всех в армии; он был так хорошо сложен, что в нем с физической силой соединялась грация, и даже в своих преклонных летах он сохранял физическую бодрость и внушительную осанку. На его лице играл легкий румянец; у него были широкие плечи; его волосы и борода были длинны и белокуры; его глаза блестели, а его голос, подобно голосу Ахилла, мог внушать повиновение и наводить страх среди шума битвы. В грубые века рыцарства эти достоинства были так важны, что ни поэт, ни историк не может оставлять их без внимания: тот и другой могут заметить, что Роберт умел в одно и то же время и с одинаковой ловкостью действовать мечом, который держал в правой руке, и копьем, которое держал в левой, что в сражении при Чивителле он был три раза выбит из седла и что, по окончании этой достопамятной битвы, обе армии признали, что он всех превзошел своим мужеством. Его безграничное честолюбие было основано на сознании его превосходств; в своих стремлениях к владычеству он никогда не стеснялся требованиями справедливости и редко подчинялся голосу человеколюбия; хотя он не был равнодушен к славе, он действовал то с полной откровенностью, то тайком, смотря по тому, что было более выгодно в данную минуту. Прозвище Гвискара было дано этому знатоку политической мудрости вследствие того, что эту мудрость слишком часто смешивают с умением притворяться и обманывать, и апулийский поэт восхвалял Роберта за то, что он превосходил Улисса лукавством, а Цицерона красноречием. Впрочем, свою хитрость он скрывал под маской солдатского добродушия; в самую блестящую пору своей карьеры он был доступен для своих ратных товарищей и обходился с ними приветливо, а между тем как он потакал предрассудкам своих новых подданных, он и в манере одеваться и в образе жизни придерживался старинных обычаев своей родины. Одной рукой он жадно хватался за чужое добро, а другой щедро раздавал его; бедность, в которой он вырос, приучила его к воздержанности; барыши торговца не казались ему недостойными внимания, а своих пленников он подвергал медленным и жестоким пыткам для того, чтоб вынуждать от них указание их скрытых сокровищ. По словам греческих писателей, он отправился из Нормандии в сопровождении только пяти всадников и тридцати пехотинцев; но и эта цифра, как кажется, была преувеличена; шестой сын Танкреда Готевильского перешел через Альпы пилигримом, а его первый военный отряд был навербован между искателями приключений, жившими в Италии. Его братья и соотечественники поделили между собой плодородные земли Апулии; но каждый из них охранял свой участок с недоверчивостью скупца; честолюбивому юноше пришлось искать добычи в другом месте, и он проник до гор Калабрии, а в первых подвигах, которые он совершал, воюя с греками и с местным населением, нелегко различить героя от разбойника. Напасть врасплох на какой-нибудь замок или монастырь, поймать в ловушку какого-нибудь зажиточного местного жителя, награбить в соседних деревнях съестные припасы - таковы были бесславные подвиги, на которые он тратил свои умственные и физические силы. Норманнские волонтеры стали стекаться под его знамя, а служившие под его начальством калабрийские крестьяне усвоили название и характер норманнов.

Так как замыслы Роберта расширялись соразмерно с успехом, то он возбудил зависть в своем старшем брате, который, во время одной случайной ссоры, подверг его жизнь опасности и стеснил его личную свободу. После смерти Онуфрия его сыновья, по причине своей молодости, не могли принять на себя главного начальства над норманнами; честолюбие их опекуна и дяди низвело их до положения частный людей, и Гвискар был поднят на щите и провозглашен графом Апулии и главнокомандующим в республике. Пользуясь этим увеличением авторитета и материальных сил, он снова предпринял завоевание Калабрии и скоро стал стремиться к приобретению такого ранга, который навсегда поставил бы его выше всех его товарищей. За какое-то хищничество или святотатство папа отлучил его от церкви; но Николая Второго нетрудно было убедить, что раздоры между друзьями поведут лишь к их общей невыгоде, что норманны были верными поборниками папской власти и что гораздо безопаснее полагаться на союз с владетельным принцем, чем на прихоти аристократии. В Мельфи был созван собор из ста епископов, и граф приостановил одну важную экспедицию для того, чтоб охранять личную безопасность римского первосвященника и приводить в исполнение его декреты. Из признательности и из политических расчетов папа дал Роберту и его потомкам герцогский титул вместе с правом владеть Апулией, Калабрией и всеми землями, которые будут ими отняты как в Италии, так и в Сицилии у впавших в раскол греков и у неверных сарацинов. Одобрение папы могло служить оправданием для военных предприятий Роберта, но оно не могло подчинить его власти свободную и победоносную нацию без согласия этой последней; поэтому он скрывал свой новый титул до тех пор, пока его следующая экспедиция не ознаменовалась взятием Консенцы и Реджио. Среди вызванного этими победами триумфа он собрал свои войска и пригласил норманнов одобрить то, что было решено наместником Христа; солдаты приветствовали своего храброго герцога радостными возгласами, а графы, бывшие до той поры его равными, принесли присягу в верности с притворной готовностью и с тайным негодованием. С той минуты Роберт принял следующий титул: Милостью Бога и св. Петра, герцог Апулии, Калабрии (а впоследствии) и Сицилии, а чтоб оправдать и осуществить на деле эти блестящие титулы, он напрягал свои усилия в течение двадцати лет. Такие медленные успехи на таком небольшом пространстве могли бы показаться не соответствующими дарованиям вождя и мужеству нации; но число норманнов было невелико; их ресурсы были скудны, а их военная служба была добровольна и ненадежна. Для самых отважных замыслов герцога иногда служила препятствием оппозиция его парламента, состоявшего из баронов; избиравшиеся народом двенадцать графов составляли заговоры против его верховной власти, а сыновья Онуфрия жаловались на вероломство своего дяди, взывая к правосудию и к мщению. Благодаря своей ловкости и энергии Гвискар открыл их заговор, подавил их восстание и наказал виновных смертью или ссылкой; в этих внутренних распрях он бесплодно тратил и свое время и силы нации. После того, как он победил своих внешних врагов - греков, ломбардов и сицилийцев, остатки их военных сил укрылись в укрепленных и многолюдных городах морского побережья. Эти враги были опытны в искусстве строить укрепления и оборонять их, а норманны привыкли сражаться верхом в открытом поле и, чтоб овладеть крепостями, которых не умели осаждать, должны были прибегать к самым упорным усилиям. Салерно сопротивлялся более восьми месяцев; осада или блокада Бари длилась около четырех лет. Герцог Норманнский был впереди всех в минуту опасности и долее всех выносил усталость и лишения. В то время как он упорно нападал на цитадель города Салерно, брошенный с городского вала громадный камень вдребезги разбил одну из его военных машин, и один из осколков этой машины ранил его в грудь. Перед воротами города Бари он жил в дрянной хижине или лачуге, сделанной из сухого хвороста и покрытой соломой, - а это был очень опасный пост, так как он не был ничем защищен ни от зимнего холода, ни от неприятельских дротиков.

Завоевания Роберта в Италии входят в пределы теперешнего королевства Неаполитанского, и даже совершавшиеся в течение семисот лет перевороты не разорвали связи между теми провинциями, которые были объединены его оружием. В состав этой монархии вошли: греческие провинции Калабрия и Апулия, находившееся во власти ломбардов княжество Салерно, республика Амальфи и внутренние округи обширного и старинного герцогства Беневентского. Только три округа этого герцогства избежали его владычества - один навсегда, а два остальных до половины следующего столетия. Германский император передал римскому первосвященнику город Беневент вместе с примыкавшей к нему территорией или в качестве дара или путем обмена, и хотя эта священная территория иногда подвергалась нападениям, имя св. Петра в конце концов одержало верх над мечом норманнов. Первая колония, основанная норманнами в Аверсе, завладела Капуей и удержала ее в своей власти, а владетельные князья Капуи были доведены до такого положения, что просили милостыню перед дворцом своих предков. Герцоги теперешней метрополии - города Неаполя отстаивали народную свободу под покровительством Византийской империи. Между новыми приобретениями Гвискара останавливают на себе внимание читателя Салерно своей ученостью и Амальфи своей торговлей. I. Юриспруденция есть та сфера знаний, которая предполагает предварительное введение законов и права собственности, между тем как богословие, по-видимому, может быть заменено более правильным пониманием религии и законами здравого смысла. Но к медицине необходимость заставляет прибегать и дикарей, и философов, а если наши недуги обостряются от роскоши, зато в века варварства людям приходилось чаще страдать от побоев и ран. Медицинские познания греков распространились между арабами, поселившимися в Африке, в Испании и в Сицилии, и среди мирных международных сношений, часто прерывавшихся войнами, искра учености зажглась и с любовью охранялась в городе Салерно, который славился честностью своих мужчин и красотой своих женщин. Там была основана школа - первая школа, возникшая среди мрака, в который была погружена Европа; она была посвящена искусству исцелять страждущих; совесть монахов и епископов примирилась с этой благотворной и доходной профессией, и пациенты, принадлежавшие к самым высшим слоям общества и жившие в самых отдаленных странах, стали приглашать к себе салернских докторов или посещать их. Норманнские завоеватели оказывали этим докторам покровительство, а сам Гвискар хотя и вырос в занятиях военным ремеслом, но был способен ценить заслуги и достоинства ученых. Один из африканских христиан, по имени Константин, возвратился из Багдада после тридцатидевятилетних странствований, вполне усвоив знание арабского языка и арабскую ученость, и этот ученик Авиценны обогатил Салерно своими практическими сведениями, своими наставлениями и сочинениями. Его медицинская школа долго дремала под именем университета, но ее принципы были вкратце выражены в двенадцатом столетии в целом ряде афоризмов, изложенных в форме леонинских или рифмованных литературных стихов. II. В семи милях к западу от Салерно и в тридцати к югу от Неаполя когда-то ничтожный городок Амальфи доказал, к какому могуществу приводит предприимчивость и какие она приносит плоды. Его плодородная территория была невелика, но он стоял на берегу моря, которое было открыто для всех; его жители прежде всех стали снабжать западные страны мануфактурными изделиями и продуктами Востока, и эта прибыльная торговля сделалась для них источником богатства и свободы. Их управление было народное под властью герцога и под верховенством греческого императора. Внутри городских стен Амальфи насчитывали пятьдесят тысяч граждан, и ни в каком другом городе не было более обильных запасов золота, серебра и предметов изысканной роскоши. Толпившиеся в его порту моряки были в превосходстве знакомы с теорией и практикой мореходства и с астрономией, а их искусству или удаче мы обязаны изобретением компаса, доставившего возможность плавать по всем морям земного шара. Их торговые предприятия простирались до берегов Африки, Аравии и Индии или по меньшей мере имели целью продукты этих стран, а их поселения в Константинополе, Антиохии, Иерусалиме и Александрии приобрели привилегии независимых колоний. После трехсотлетнего процветания Амальфи не устоял против оружия норманнов и был разорен завистливой Пизой; но тысяча рыбаков, составляющие в настоящее время все его население, могут, несмотря на свою бедность, гордиться развалинами арсенала, собора и дворцов, в которых местные торговцы когда-то жили с царской пышностью.

Двенадцатого, и последнего из сыновей Танкреда, Роджера, долго задерживали в Нормандии его собственная молодость и преклонные лета его отца. Он принял приятное для него приглашение прибыть в Италию, и, торопливо достигнув норманнского лагеря в Апулии, сначала снискал уважение своего старшего брата, а потом возбудил в нем зависть.

Оба они были одинаково мужественны и одинаково честолюбивы; но юность, красота и изящные манеры Роджера расположили в его пользу и солдат и жителей. Он имел так мало средств для содержания себя и сорока своих приверженцев, что спустился с роли завоевателя на роль грабителя и с роли грабителя на роль домашнего вора, а понятия о собственности были в ту пору так шатки, что его собственный историк, по его особому требованию, возводит на него обвинение в краже лошадей из одной конюшни в Мельфи. Его мужество вывело его из бедности и унижения; от своего низкого ремесла он возвысился до заслуг и славы, приобретенных в священной войне, а в его нападении на Сицилию ему содействовали усердие и политика его брата Гвискара. После отступления греков идолопоклонники (так католики осмеливались называть сарацинов) загладили свои потери и восстановили свое низвергнутое владычество; но окончательное освобождение Сицилии, которое было безуспешно предпринято военными силами восточной империи, было совершено небольшим отрядом авантюристов. В первую экспедицию Роджер в открытой шлюпке преодолел действительные или мнимые опасности Сциллы и Харибды, высадился только с шестидесятью солдатами на неприятельском берегу, оттеснил сарацинов к воротам Мессины и благополучно возвратился домой с собранной на пути добычей. При обороне крепости Трани он также отличался необыкновенной деятельностью и стойкостью. В старости он любил рассказывать, как он сам и графиня, его жена, были доведены во время осады до такого бедственного положения, что у них был только один плащ, который они носили попеременно, и как во время одной вылазки его лошадь была убита, а он попался в руки сарацинов, но отбился своим мечом и возвратился в город со своим седлом на спине, не желая оставлять в руках бусурман даже самого ничтожного трофея. Во время осады Трани триста норманнов устояли против военных сил всего острова и отразили их нападения. В сражении при Черамио пятьдесят тысяч всадников и пехотинцев были разбиты ста тридцатью шестью христианскими солдатами, не включая в число этих последних св. Георгия, сражавшегося на коне в самых передовых рядах. Отбитые у неприятеля знамена и четыре верблюда были назначены в подарок преемнику св. Петра, и если бы эта отнятая у варваров добыча была выставлена не в Ватикане, а в Капитолии, она могла бы воскресить воспоминание о победах над карфагенянами. Эта незначительная цифра норманнов, по всему вероятию, обозначала только число их рыцарей или знатных всадников, при каждом из которых находились на поле сражения пять или шесть человек свиты; однако, если даже допустить такое объяснение и принять в соображение, что на стороне норманнов были преимущества храбрости, хорошего вооружения и воинской славы, все-таки в поражении такой многочисленной армии осмотрительный читатель усмотрит или чудо, или вымысел. Жившие в Сицилии арабы часто получали значительные подкрепления от своих соотечественников из Африки; во время осады Палермо норманнской кавалерии помогали галеры, присланные Пизой, а когда наступил час битвы, взаимная зависть между двумя братьями возвышалась до благородного и непреодолимого соревнования. После тридцатилетней борьбы Роджер получил, вместе с титулом великого графа, верховную власть над самым обширным и самым плодородным из всех островов Средиземного моря, а в его системе управления сказался такой благородный и просвещенный ум, который был и выше его времени, и выше его воспитания. Он дозволил мусульманам свободно исповедовать их религию и пользоваться их собственностью один философ, бывший доктором в Мазаре и происходивший от рода Мухаммеда, обратился к завоевателю с публичным приветствием и был приглашен ко двору; его география семи стран была переведена на латинский язык, и внимательно прочитавший ее Роджер предпочел книгу араба произведениям грека Птолемея. Остатки исповедовавших христианство туземцев содействовали успеху норманнов; они были за это награждены торжеством креста. Остров был снова подчинен юрисдикции римского первосвященника; в главных городах были посажены новые епископы, а духовенство было удовлетворено щедрыми пожалованиями в пользу церквей и монастырей. Впрочем, христианский герой отстоял свои права светского правителя. Вместо того чтобы отказаться от инвеституры бенефиций, он искусно обратил притязания пап в свою личную пользу, и верховенство короны было упрочено и расширено странной буллой, признававшей владетелей Сицилии наследственными и вечными легатами папского престола.