Сын Михаила Косноязычного император Феофил был один из самых деятельных и самых мужественных монархов, царствовавших в Константинополе в средние века. Во время своих наступательных и оборонительных войн он пять раз лично ходил на сарацинов, был страшен в своих нападениях и внушал своим врагам уважение даже тогда, когда терпел неудачи и поражения. В последнюю из этих экспедиций он проник в Сирию и осадил небольшой городок Созопетру - родину халифа Мутасима, отец которого Харун не расставался со своими женами и наложницами ни в мирное, ни в военное время. Сарацин был в ту пору занят борьбою с одним персидским самозванцем и был в состоянии только ходатайствовать о пощаде города, к которому питал нечто вроде сыновней привязанности. Эти просьбы побудили императора унизить его гордость ударом в такое чувствительное место. Созопетра была срыта до основания; сирийские пленники были заклеймены или обезображены с позорным жестокосердием, и тысяча пленниц были увезены с соседней территории. Находившаяся в числе этих последних матрона из дома Аббассидов с отчаяния обратилась за помощью к Мутасиму, который в качестве ее родственника счел своим долгом отмстить за нанесенные ей греками оскорбления и ответить на ее призыв. Во время царствования двух старших братьев наследственная доля младшего из них ограничивалась Анатолией, Арменией, Грузией и Землей Черкесов; благодаря такой близости к границам он имел случай развить свои воинские дарования, а между его случайными правами на прозвище Октонария самыми почетными были восемь сражений, которые он выиграл или выдержал, сражаясь с врагами Корана. Во время этой борьбы из-за личных обид войска Ирака, Сирии и Египта были набраны между арабскими племенами и турецкими ордами; кавалерия Мутасима, вероятно, была многочисленна, хотя и приходится сбавить несколько мириад с тех ста тридцати тысяч всадников, которые будто бы были посажены на лошадей, взятых из царских конюшен, а расходы на вооружение были вычислены в четыре миллиона стерлингов, или в сто тысяч фунтов золота. Армия сарацинов собралась в Тарсе и оттуда выступила тремя отрядами по большой дороге, которая вела в Константинополь; сам Мутасим командовал центром, а начальство над авангардом поручил своему сыну Аббасу, который делал первую пробу своим военным дарованием и потому вынес бы больше славы из победы и менее позора из поражения. Халиф готовился отмстить за обиду такою же обидой. Отец Феофила родился во Фригии, в городе Амории; эта колыбель императорского дома была украшена привилегиями и памятниками, и каково бы ни было равнодушие, с которым относились к ней подданные императора, в его собственных глазах и в глазах его царедворцев даже Константинополь был более дорог. Название Амория было написано на щитах сарацинов, и их три армии снова соединились под стенами обреченного на гибель города. Самые благоразумные из приближенных императора советовали ему очистить Аморий, переселить его жителей и предоставить варварам вымещать их злобу на пустых зданиях; но он принял более великодушное решение защищать родину своих предков и выдержать осаду или дать сражение. Когда две неприятельские армии сошлись на близкое расстояние, римлянам показалось, что фронт магометанской боевой линии представлял более густую массу пик и дротиков; но исход сражения не покрыл славою национальных войск ни той, ни другой стороны. Ряды арабов хотя и были прорваны, но виновниками этого успеха были тридцать тысяч персов, принятых на службу византийской империей и поселившихся там на постоянное жительство. Греки были отражены и побеждены, но виною этого были стрелы турецкой кавалерии, и если бы выпавший вечером дождь не вымочил и не ослабил тетивы у ее луков, не многим из христиан удалось бы спастись бегством вместе с императором. Они перевели дух в Дориле, на расстоянии трех дней пути от поля сражения, и Феофил, делая смотр своим дрожавшим от страха эскадронам, лишь вывел наружу причину бегства и монарха, и его войск. После того как он убедился в своем бессилии, он тщетно пытался предотвратить гибель Амория; безжалостный халиф с презрением отверг его просьбы и обещания и задержал римских послов для того, чтоб они были свидетелями его мщения. Но они едва не сделались свидетелями его позора. Энергические приступы, возобновлявшиеся в течение пятидесяти пяти дней, были отражены преданным своему долгу губернатором, испытанным в боях гарнизоном и доведенным до отчаяния городским населением, и сарацины были бы принуждены снять осаду, если бы один изменник не указал им самой слабой стороны городских стен, которую нетрудно было узнать по украшавшим ее изображениям льва и вола. Мутасим исполнил свой обет с немилосердною суровостью; не столько насытившись, сколько утомившись резней, он возвратился в свой новый, построенный близ Багдада Са-маррский дворец, между тем как несчастный Феофил вымаливал запоздалую и ненадежную помощь у своего западного соперника, императора франков. Однако при осаде Амория более семидесяти тысяч мусульман лишились жизни; за их гибель отмстили избиением тридцати тысяч христиан и страданиями стольких же пленников, с которыми неприятель обходился как с самыми ужасными преступниками. Обоюдная необходимость иногда принуждала соглашаться на обмен или на выкуп пленников; но во время национальной и религиозной борьбы между двумя империями мир не внушал доверия, а войны велись без пощады. На полях сражений редко щадили жизнь врагов; те, кому удавалось избежать смерти, были осуждены на безнадежное рабство или на изысканные пытки, и один католический император с явным удовольствием описывал, как с критских сарацинов сдирали кожу или как их погружали в котлы с кипящим маслом. Преувеличенному понятию о чести Мутасим принес в жертву богатый город, двести тысяч людей и собственность, стоившую миллионы. Тот же халиф сошел со своего коня и выпачкался в грязи для того, чтоб помочь дряхлому старику, свалившемуся в ров вместе со своим ослом. О котором из этих двух деяний он вспоминал с большим удовольствием, когда услышал призыв ангела смерти?

Вместе с жизнию восьмого из Аббассидов, Мутасима, угасла слава и его рода, и его нации. Когда арабские завоеватели разлились по Востоку и смешались с раболепными персами, сирийцами и египтянами, они мало-помалу утратили любовь к свободе и воинские доблести степных уроженцев. Мужество южан есть искусственный плод дисциплины и предрассудков; когда влияние энтузиазма прекратилось, халифы стали набирать свои наемные войска в тех северных странах, где мужество есть натуральный продукт климата. У тюрок, живших по ту сторону Окса и Яксарта, они стали захватывать в плен или приобретать покупкой сильных юношей, которых приучали к военному ремеслу и обращали в магометанскую веру. Эти турецкие телохранители окружали трон своего благодетеля, а их начальники присвоили себе высшую власть и во дворце, и в провинциях. Мутасим, который был первым виновником этого опасного обыкновения, ввел в столицу более пятидесяти тысяч тюрок; их своеволие возбудило общее негодование, а ссоры между солдатами и городскими жителями побудили халифа удалиться из Багдада и перенести как свою собственную резиденцию, так и лагерь своих любимцев-варваров в Самарру, построенную на берегах Тигра почти двенадцатью милями выше города Мира. Его сын Мутаваккил был недоверчивый и жестокосердый тиран: будучи ненавидим своими подданными, он положился на преданность иноземцев, а эти иноземцы, из честолюбия или из опасений за свою собственную жизнь, соблазнились выгодами, которые мог им доставить государственный переворот. По наущению его сына или, по меньшей мере, в интересах этого сына они вломились в апартаменты халифа в час ужина и разрубили его на семь частей теми самыми мечами, которые он незадолго перед тем раздал телохранителям для того, чтоб они защищали его жизнь и его трон. Мустансир был с торжеством посажен на этот трон, с которого еще капала кровь его отца, но в течение своего шестимесячного царствования он ничего не знал, кроме терзаний преступной совести. Если правда, что он плакал, глядя на старинную ткань, изображавшую преступление и наказание Хосроева сына, если правда, что его жизнь сократили скорбь и раскаяние, то мы можем отнестись с некоторым состраданием к отцеубийце, который восклицал перед смертию, что он лишил себя счастия и в этой жизни, и в будущей. После этого изменнического злодеяния иноземные наемники то вручали, то отнимали одеяния и посох Мухаммеда, служившие отличительными признаками верховной власти, и в течение четырех лет выбрали, низложили и умертвили трех повелителей правоверных. Всякий раз, как тюрки воспламенялись страхом, яростью или корыстолюбием, они за ноги вытаскивали этих халифов из дворца, жарили их нагими на солнце, били их железными палицами и заставляли их покупать отречением от их звания отсрочку неминуемой гибели. Впрочем, ярость этой бури в конце концов или истощилась, или направилась в другую сторону; Аббассиды возвратились в более спокойную багдадскую резиденцию; наглость тюрок была сдержана более твердою и более искусною рукою, а их силы частию разъединились, частию истощились в заграничных войнах. Но восточные народы уже научились презирать преемников пророка, и чтоб достигнуть внутреннего спокойствия, пришлось ослабить и военное могущество, и дисциплину. Пагубные последствия военного деспотизма до такой степени повсюду одинаковы, что я здесь как будто повторяю историю римских преторианцев.

Между тем как пыл энтузиазма охладевал под влиянием деловых занятий, удовольствий и тогдашних научных познаний, он горел с сосредоточенной силой в сердцах немногих избранников, которым религиозная восторженность была по душе и которые стремились к владычеству или в этом мире, или в будущем. Как ни была тщательно закончена книга меккского пророка, честолюбие и (если нам будет дозволено профанировать это слово) здравый смысл фанатиков могли допускать, что после следовавших одна вслед за другою миссий Адама, Ноя, Авраама, Моисея, Иисуса и Мухаммеда, тот же Бог с течением времени поведает путем откровения еще более совершенный и неизменный закон. В 277 год хиджры один арабский проповедник, по имени Кармат, появившийся в окрестностях Куфы, присвоил себе пышные и непонятные титулы Руководителя, Правителя, Доказательства, Слова, Святого Духа, Верблюда, Предвестника Мессии, который, по его словам, беседовал с ним в человеческой форме, и представителя Сына Али, Мухаммеда, св. Иоанна Крестителя и Ангела Гавриила. В изложении своего мистического учения он придал правилам Корана более духовный смысл: он ослабил требования, касавшиеся омовений, постов и благочестивых странствований, разрешил употребление вина и запрещенных яств, и, чтоб поддержать рвение своих последователей, предписал им ежедневное повторение пятидесяти молитв. Праздность и умственное возбуждение следовавшей за ним толпы грубых поселян обратили на себя внимание куфских властей; робкое преследование содействовало успехам новой секты, а имя пророка стали еще более чтить после того, как он расстался со здешним миром. Его двенадцать последователей рассеялись между бедуинами, принадлежащими, по словам Абу-л-Фида, “к той породе людей, которая одинаково лишена и здравого смысла, и религии”, и успех их проповеди, по-видимому, стал угрожать Аравии новым переворотом. Карматы созрели для восстания, так как они не признавали прав дома Аббассидов и питали отвращение к светской пышности багдадских халифов. Они были способны подчиняться дисциплине, так как поклялись в слепой и безусловной покорности своему имаму, призванному к роли пророка волею Божией и народной. Взамен установленной законом десятины он требовал от них пятой доли их собственности и добычи; самые ужасные преступления он считал не более как нарушением повиновения, а благодаря принесенной его последователями клятве хранить тайну они действовали с большим единодушием и легко укрывались от преследований. После кровопролитной борьбы они овладели провинцией Бахрейном, лежавшей вдоль берегов Персидского залива; степные племена повсюду подчинялись скипетру или, вернее, мечу Абу Саида и его сына Абу Тахира, и эти мятежные имамы были в состоянии вывести в поле сто семь тысяч фанатиков. Халифовы наемники пали духом при приближении врага, который и не просил, и не давал пощады, а различие между двумя армиями в мужестве и выносливости объясняет нам, как велика была перемена, которую благосостояние произвело в характере арабов. Такие войска натурально терпели поражения во всех сражениях; города Ракка и Баальбек, Куфа и Басра были взяты неприятелем и разграблены; в Багдаде все пришли в смятение, и халиф дрожал от страха внутри своего дворца. Во время одной смелой экспедиции по ту сторону Тигра Абу Тахир проник до ворот столицы, имея при себе не более пятисот всадников. Моктадер приказал разрушить мосты и ежеминутно ожидал, что к нему приведут пленного мятежника или принесут его отрубленную голову. Его наместник, из страха или из сострадания, известил Абу Тахира об угрожавшей ему опасности и посоветовал скорей спасаться бегством. “Ваш повелитель, - сказал неустрашимый кармат посланцу, - имеет под своим начальством тридцать тысяч солдат, но во всей его армии нет таких трех людей, как эти”. И, обратившись вслед за тем к троим из своих ратных товарищей, приказал одному из них вонзить в свою грудь меч, другому погрузиться в воды Тигра, а третьему стремглав броситься в пропасть. Они безропотно повиновались. “Расскажите, - продолжал имам, - то, что вы видели: прежде, чем наступит ночь, ваш главнокомандующий будет посажен на цепи вместе с моими собаками”. До наступления ночи лагерь был захвачен врасплох, и угроза была приведена в исполнение. Для хищничества карматов служило предлогом их отвращение к религии, которую исповедовали в Мекке; они ограбили караван пилигримов, и двадцать тысяч благочестивых мусульман были покинуты среди жгучих песков, где их ожидала неизбежная смерть от голода и жажды. В другой раз они дозволили пилигримам беспрепятственно дойти до Мекки; но в то время, как благочестивые были заняты совершением торжественных обрядов, Абу Тахир взял священный город приступом и попирал ногами самые священные предметы магометанского культа. Тридцать тысяч граждан и иноземцев пали под ударами меча; священная территория была осквернена погребением трех тысяч трупов; Земземский колодец был наполнен кровью; золотой желоб был снят со своего места; нечестивые сектанты разделили между собою завесу Каабы и с торжеством перенесли в свою столицу самый дорогой для нации памятник - черный камень. После этих святотатств и жестокостей они не переставали опустошать границы Ирака, Сирии и Египта; но жизненный источник религиозного энтузиазма высох до самого корня. Вследствие угрызений совести или из корыстолюбия они снова открыли богомольцам доступ в Мекку и возвратили черный камень Каабы; но мы не считаем нужным исследовать, на какие партии они распались или чьим мечом они были окончательно истреблены. Появление секты карматов может считаться за вторую видимую причину упадка и разрушения империи халифов.

Третьей, и самой очевидной причиной этого упадка были громадные размеры самой империи. Халиф ал-Мамун мог с гордостью утверждать, что ему легче управлять Востоком и Западом, чем хорошо управлять шашками на шахматной доске в два квадратных фута; но я подозреваю, что в этих обеих играх он делал много пагубных ошибок, и замечаю, что в отдаленных провинциях власть первого и самого могущественного из Аббассидов уже была расшатана. Вследствие однообразия средств, употребляемых деспотизмом, каждый из его представителей пользуется правами монарха во всей их полноте; а разделение и равновесие полномочий может ослаблять привычку к повиновению, может наводить покорных подданных на расследование того, откуда происходит светская власть и хорошо ли она управляет. Кто родится в порфире, тот редко бывает достоин верховной власти; но возведение на престол частного человека, который, быть может, был прежде того крестьянином или рабом, внушает высокое мнение о его мужестве и дарованиях. Наместник отдаленного королевства старается удержать в своих руках временно вверенную ему власть и передать ее своим наследникам; народу приятно личное присутствие его правителя, а сокровища и армии, которые находятся в распоряжении этого правителя, служат в одно и то же время и целию, и орудием для его честолюбия. Пока наместники халифов довольствовались своим второстепенным титулом, пока они обращались к императорам с ходатайством о возобновлении данных полномочий в свою пользу или в пользу своих сыновей, и пока на монетах и в публичных молитвах они выставляли имена и прерогативы повелителя правоверных, не было заметно никакой существенной перемены. Но при продолжительном и наследственном пользовании властию они мало-помалу усвоили высокомерие и атрибуты царской власти; мир и война, награды и наказания стали зависеть единственно от их личной воли, а доходы от управляемых провинций они стали употреблять исключительно на удовлетворение местных нужд или на свою личную роскошь. Вместо того чтоб получать от них постоянную помощь людьми и деньгами, преемники пророка удовлетворялись льстившими тщеславие подарками - присылкой слона, соколов, шелковых драпировок или нескольких фунтов мускуса и амбры.

После того как Испания освободилась от светского и духовного владычества Аббассидов, первые признаки неповиновения обнаружились в африканской провинции. У наместника бдительного и взыскательного Харуна, Аглаба, был сын Ибрагим, оставивший династии Аглабидов в наследство и свою славу, и свое могущество. Из беспечности или из политических расчетов халифы оставили без внимания и эту обиду, и эту утрату и преследовали только с помощью яда главу династии Идрисидов, основавшего на берегах западного океана государство и город Фец. На востоке первой вновь возникшей династией была династия Тахиритов, происходившая от храброго Тахира, который во время междоусобных войн между сыновьями Гаруна поддерживал слишком усердно и слишком успешно младшего из братьев, ал-Мамуна. Он был отправлен в почетную ссылку в качестве главного начальника войск, расположенных на берегах Окса, а для независимости его преемников, царствовавших в Хорасане до четвертого поколения, могли служить оправданием их скромное и почтительное поведение, счастие их подданных и безопасность их владений. Они были заменены одним из тех искателей приключений, о которых нередко упоминают восточные летописи; он променял свою профессию медника (откуда и произошло название Саффаридов) на профессию разбойника; он назывался Якуб и был сыном Лейта. Забравшись ночью в казнохранилище князя Систанского, он наткнулся на глыбу соли и по неосторожности попробовал ее языком. У жителей Востока соль есть символ гостеприимства, и благочестивый грабитель немедленно удалился, не унося с собою ничего и не причинив никакого вреда. Благодаря тому, что этот честный поступок сделался всем известным, Якуб был помилован и снискал доверие своего государя; он сначала был назначен начальником армии своего благодетеля, а потом стал вести войну в свою собственную пользу; он покорил Персию и стал угрожать резиденции Аббассидов. Во время похода на Багдад завоевателя принудила остановиться лихорадка. Он, лежа в постели, дал аудиенцию послу халифа, а подле него лежали на столе обнаженный палаш, корка черного хлеба и пучок луковиц. “Если я умру, - сказал он, - ваш повелитель отделается от страха. Если я останусь жив, этот палаш решит наш спор. Если я буду побежден, я без отвращения возвращусь к той воздержной жизни, какую вел в молодости”. С той высоты, на которую он поднялся, падение не могло быть таким мягким и безвредным; пришедшая вовремя смерть обеспечила и его собственное спокойствие, и спокойствие халифа, который при помощи самых щедрых уступок убедил его брата Амра отступить к своим дворцам Ширазскому и Исфаханскому. Аббассиды были так слабы, что не были в состоянии сами вести борьбу, но были так высокомерны, что не были в состоянии прощать обид; они обратились за помощью к могущественной династии Саманидов,прошедших через Окс с десятью тысячами всадников, которые были так бедны, что их стремена были сделаны из дерева, и так храбры, что они разбили армию Саффаридов, несмотря на то, что она была в восемь раз многочисленнее их собственной. Попавшийся в плен Амр был отправлен в цепях к багдадскому двору, которому этот подарок был особенно приятен; а так как победитель удовольствовался наследственною верховною властью над Трансоксианой и Хорасаном, то персидские провинции были на короткое время снова присоединены к владениям халифов. Провинции сирийская и египетская были два раза оторваны от империи тюркскими рабами из рода Тулуна из рода Икшида. Эти варвары, усвоившие религию и нравы магометан, возвысились среди кровавых дворцовых распрей до начальства над провинциями и до самостоятельного владычества; их имена сделались в то время и славны, и грозны, но основатели этих двух могущественных династий сознавали, или на словах, или на деле, тщету человеческого честолюбия. Первый из них, лежа на смертном одре, просил у Бога помилования грешнику, не знавшему пределов своей собственной власти, а второй, среди четырехсот тысяч солдат и восьми тысяч рабов, скрывал от человеческих глаз ту комнату, в которой пытался заснуть. Их сыновья были воспитаны в пороках, свойственных царям, и Аббассиды, снова завладев и Египтом, и Сирией, владели ими в течение тридцати лет. В эпоху упадка их владычества Месопотамия вместе с важными городами Мосулом и Алеппо была занята арабскими князьями из племени Хамадана. Придворные поэты этих князей могли, не краснея, утверждать, что природа создала их лица по образцу красоты, что она создала их язык для красноречия, а их руки для щедрости и храбрости; но подлинное описание возвышения и царствования Хамаданитов представляет картину измен, убийств и отцеубийств. В тот же самый, столь пагубный для Аббассидов период времени персидские владения были снова отняты у них династией Буидов; этот переворот был совершен мечом трех братьев, которые присваивали себе в разных видах названия опор и столбов государства и которые на всем пространстве от Каспийского моря до океана не допускали ничьей тирании, кроме своей собственной. Язык и гений Персии ожили под их владычеством, и у арабов был отнят скипетр Востока через триста четыре года после смерти Мухаммеда.

Двадцатый Аббассид и тридцать девятый преемник Мухаммеда Рахди был последний монарх, достойный титула повелителя правоверных по словам Абу-л-Фида, он был последний монарх, разговаривавший с народом, беседовавший с учеными и выказывавший в расходах на свою домашнюю жизнь богатство и великолепие старинных халифов. После него повелители Востока впали в самую жалкую бедность и выносили побои и оскорбления, обыкновенно выпадающие на долю рабов. Восстание провинций ограничило их владычество внутренностью багдадских городских стен; но в этой столице еще жили бесчисленные подданные, гордившиеся своим прошлым величием, жаловавшиеся на свое настоящее положение и тяготившиеся требованиями государственной казны, которая прежде того пополнялась добычей и налогами, собиравшимися со стольких народов. Свой досуг они тратили на борьбу партий и на споры. Суровые приверженцы Ганбала, прикрываясь личиной благочестия, стали нарушать удовольствия домашней жизни; они врывались в дома и плебеев, и князей, выпускали из бочек вино, уничтожали музыкальные инструменты, наносили побои музыкантам и бесчестили своими гнусными подозрениями тех, кто жил вместе с красивыми юношами. Из двух лиц, занимавшихся одной и той же профессией, одно непременно принадлежало к числу приверженцев Али, а другое - к числу его противников, и Аббассиды были пробуждены из своего усыпления громкими жалобами сектантов, которые не признавали их прав на верховную власть и проклинали основателей их династий. Мятежную толпу можно было сдержать только при помощи вооруженной силы; но кто был в состоянии удовлетворить алчность самих наемников и поддержать среди них дисциплину? Африканские и тюркские телохранители обнажили свои мечи для борьбы одни с другими, а главные начальники войск, носившие название эмиров аль-Омра, заключили в тюрьму и низложили своего государя, не уважив святости ни мечети, ни гарема. Если халифы укрывались в лагере или при дворе какого-нибудь соседнего князя, их избавление было лишь обменом одного рабства на другое, и они с отчаяния взывали к помощи персидских султанов Бундов, которые прекратили распри багдадских партий непреодолимою силою своего оружия. Второй из трех братьев Бундов, Моэзальдовлат, захватил в свои руки светскую и военную власть и из великодушия назначил повелителю правоверных на его личные расходы пенсию в шестьдесят тысяч фунтов стерлингов. Но в сороковой день после этого переворота, во время приема хорасанских послов в аудиенции и в присутствии дрожавшей от страха толпы, Дайлемиты, по приказанию иноземца, стащили халифа с его трона и отвели в тюрьму. Его дворец был разграблен, а у него самого выкололи глаза; но таково было низкое честолюбие Аббассидов, что они все еще стремились занять вакантный престол, окруженный такими опасностями и таким позором. В школе несчастий изнежившиеся халифы снова стали вести тот суровый и воздержный образ жизни, каким отличались в старину их предместники. Сложив с себя воинские доспехи и шелковые одеяния, они стали поститься, молиться, изучать Коран и предания суннитов, - стали с усердием и со знанием дела исполнять свои духовные обязанности. Народы еще чтили в их лицах преемников пророка, истолкователей закона и руководителей совести правоверных, а слабость и раздоры их тиранов иногда возвращали Аббассидам верховную власть над Багдадом. Но их бедственное положение сделалось еще более невыносимым вследствие военных успехов Фатимидов, - этих действительных или мнимых потомков Али. Эти счастливые соперники, пришедшие из самых отдаленных частей Африки, уничтожили в Египте и в Сирии и духовное, и светское владычество Аббассидов, и воцарившийся на берегах Нила монарх стал относиться с презрением к смиренному первосвященнику, жившему на берегах Тигра.

В то время как владычество халифов приходило в упадок, то есть в течение тех ста лет, которые протекли после войны Феофила с Мутасимом, вражда между двумя нациями сказывалась лишь в морских и сухопутных набегах, которые были последствием их близкого соседства и непримиримой ненависти. Но когда восточный мир был потрясен внутренними переворотами и стал распадаться на части, греков пробудила из усыпления надежда завоевания и мщения. Со времени вступления на престол династии Василия византийская империя наслаждалась спокойствием, не унижая своего достоинства; а императоры могли употребить все свои военные силы на борьбу с мелкими эмирами, которым угрожало с тылу нападение их национальных врагов одной с ними религии. Никифора Фоку, столько же славившегося своими воинскими подвигами, сколько он был ненавидим своими подданными, эти последние приветствовали блестящими титулами Утренней Звезды и Смерти Сарацинам. В то время как он занимал второстепенный пост начальника дворцовой прислуги и главнокомандующего восточных армий, он покорил остров Крит и уничтожил гнездо пиратов, так долго безнаказанно издевавшихся над величием империи. Он выказал свои воинские дарования в успешном исходе предприятия, столько раз оканчивавшегося для греков потерями и позором. Он навел на сарацинов страх тем, что высаживал свои войска по крепким и гладким мостам, которые перебрасывали с судов на берег. Семь месяцев были употреблены на осаду Кандии; для отчаянного сопротивления критян служила поощрением помощь, которую они часто получали от своих африканских и испанских единоверцев, а после того как греки овладели плотными городскими стенами и двойным рвом, жители продолжали бесплодную борьбу в городских улицах и домах. С падением столицы весь остров покорился, и его население без сопротивления приняло предложенное победителем крещение. Константинополь рукоплескал давно позабытому великолепному зрелищу триумфа; но только одна императорская диадема могла наградить заслуги Никифора или удовлетворить его честолюбие.

После смерти младшего Романа - четвертого нисходящего по прямой линии представителя Василиевой династии - его вдова Феофания вышла замуж сначала за Никифора Фоку, а потом за его убийцу Иоанна Цимисхия. Это были два героя того времени; они царствовали в качестве опекунов и соправителей ее малолетнего сына, и те двенадцать лет, в течение которых они командовали греческими армиями, составляют самую блестящую эпоху византийских летописей. Подданные и союзники, которых они водили на войну, казались, по крайней мере в глазах неприятеля, двухсоттысячной армией, в которой около тридцати тысяч человек были одеты в латы; за ними следовали четыре тысячи мулов, а лагери, в которых они проводили ночь, обыкновенно обносились оградой из железных костылей. В длинном ряде кровопролитных и нерешительных сражений нельзя видеть ничего другого, кроме того преждевременного разрушения, которое совершилось бы несколькими годами позже в силу законов природы; поэтому я вкратце прослежу завоевания, которые были совершены двумя императорами на пространстве между холмами Каппадокии и окружавшею Багдад степью. Осада Мопсуэсты и Тарса в Киликии прежде всего выказала искусство и стойкость их солдат, за которыми я без колебаний признаю в этом случае право называться римлянами. В Мопсуэсты, разделенной рекою Саром на две части, двести тысяч мусульман были обречены на смерть или на рабство, хотя эта громадная цифра населения кажется невероятной и по меньшей мере заключала в себе жителей подчиненных Мопсуэстии округов. Город был окружен и взят приступом; но Тарс был взят при медленном содействии голода, и лишь только сарацины согласились на предложенную им почетную капитуляцию, они со скорбью издали увидели спешившие к ним из Египта подкрепления. Их отправили под охраной до границ Сирии; под их владычеством спокойно жили старые христиане, и покинутые жилища были наполнены новыми переселенцами. Но мечеть была превращена в конюшню; кафедра, с которой поучали мусульманской вере, была предана пламени; множество богатых крестов, сделанных из золота и драгоценных каменьев и составлявших часть добычи, награбленной мусульманами в азиатских церквах, было поднесено императору в качестве подарка, удовлетворявшего его благочестие или его корыстолюбие, а ворота Мопсуэсты и Тарса были перевезены в Константинополь и вставлены в городские стены для того, чтоб служить вечным памятником победы. Овладев узкими проходами горы Амана и укрепив их, два римских монарха неоднократно проникали внутрь Сирии. Однако, вместо того чтоб попытаться взять приступом Антиохию, Никифор, из человеколюбия или из суеверия, отнесся с уважением к древней метрополии Востока: он ограничился тем, что окружил город окопами, поставил под его стенами армию и приказал своему заместителю без нетерпения ожидать весны. Но среди зимы, в темную и дождливую ночь, один из отважных низших начальников подошел к городскому валу с тремястами солдатами, приставил штурмовые лестницы, занял две соседние башни, устоял против многочисленных неприятельских сил и удержался на своей позиции до той минуты, когда его начальник неохотно прислал ему хотя и запоздалые, но достигшие своей цели подкрепления. Когда возбужденное резней и грабежом смятение стихло, в Антиохии было восстановлено владычество Цезаря и Христа и перед ее стенами безуспешно истощали свои силы сто тысяч сарацинов, частию принадлежавших к сирийским армиям, частию привезенных морем из Африки. Царственный город Алеппо находился под властию Зейфеддовлата - монарха из династии Хамаданитов, омрачившего свою прошлую славу торопливостью, с которой он покинул свои владения и свою столицу при приближении римских завоевателей. В его великолепном дворце, построенном вне городских стен, победители с радостью нашли большие запасы оружия, конюшню с тысячью четырьмястами мулами и триста мешков с серебром и золотом. Но городские стены устояли против их осадных машин, и они раскинули свои палатки на соседней горе Иаусан. Их отступление усилило вражду между городскими жителями и наемниками; те и другие оставили городские ворота и вал незащищенными, и в то время, как они с яростью нападали одни на других на городской площади, они были застигнуты врасплох и истреблены мечом их общего врага. Взрослые мужчины были лишены жизни; десять тысяч юношей были уведены в рабство; дорогая добыча была так значительна, что для ее перевозки не нашлось достаточного числа вьючных животных; все, что оказалось излишним, было сожжено, и после десятидневного разгула римляне удалились из разоренного и облитого кровью города. Во время своих нашествий на Сирию они приказывали землепашцам возделывать земли для того, чтоб пользоваться плодами их трудов, когда созреет жатва; они подчинили своей власти с лишком сто городов и предали пламени восемнадцать кафедр главных мечетей в отмщение за святотатства, совершенные последователями Мухаммеда. Список их завоеваний снова напоминал классические имена Гиераполя, Апамеи и Эмесы; император Цимисхий расположился лагерем в раю Дамаска и принял выкуп от покорного населения; этот поток был задержан лишь неприступною крепостью Триполи, стоявшей на берегах Финикии. Евфрат, выше того места, где находится проход горы Тавра, был со времен Ираклия недоступен и почти невидим для греков. Победоносный Цимисхий беспрепятственно перешел через эту реку, а историк может принять за образец быстроту, с которой он овладел когда-то знаменитыми городами Самосатой, Эдессой, Мартирополем, Амидой и Низибисом, находившимися в древности на границах империи, неподалеку от Тигра. Его нетерпение усиливалось от желания завладеть нетронутыми сокровищами Экбатаны; этим хорошо известным именем византийские писатели называли столицу Аббассидов. Напуганные беглецы уже научили тамошних жителей трепетать при его имени; но жадность или расточительность внутренних тиранов уже уничтожила мнимые богатства Багдада. Мольбы народа и строгие требования наместника Буидов принуждали халифа позаботиться о защите города. Беспомощный Моти отвечал, что у него отняли и его армию, и его доходы, и его провинции и что он готов отречься от звания, которое не был в состоянии носить с достоинство. Эмир был неумолим; он приказал продать дворцовую мебель, а вырученная от этой продажи ничтожная сумма в сорок тысяч золотых монет была тотчас издержана на личную роскошь. Но овладевший Багдадом страх рассеялся при известии об отступлении греков; жажда и голод охраняли доступ в пустыни Месопотамии, а насытившийся славой и обремененный восточною добычею император возвратился в Константинополь и, празднуя свой триумф, выставил напоказ множество шелковых материй и ароматических веществ и триста тысяч мириад золота и серебра. Однако этот мимолетный ураган не сломил могущества восточных властителей, а только на время ослабил его. После отступления греков спасшиеся бегством принцы возвратились в свои столицы; их подданные отказались от недобровольной присяги; мусульмане снова очистили свои храмы и ниспровергли идолы святых и мучеников; несториане и яковиты предпочли сарацинов православному повелителю, а Мелькиты не были ни достаточно многочисленны, ни достаточно мужественны, чтоб служить опорой для церкви и государства. Из этих обширных завоеваний только Антиохия, города Киликии и остров Кипр были прочно и с пользой снова присоединены к Римской империи.