Много было загнано лошадей, много несчастныхъ китайцевъ испробовали на своихъ спинахъ силу русской нагайки…

Но вдь каждая исторія чмъ-нибудь да кончается. Кончился и фантастическій романъ m-me Тауцъ.

Скоро въ Артуръ пришло извстіе, что m-me Тауцъ благополучно прибыла въ Чифу и шлетъ свой искренній привтъ законному супругу.

Полицмейстеръ повеселлъ, китайцы и артурскій пролетаріатъ вздохнули свободне.

Авторамъ романа стало скучно. Въ глазахъ дамъ г. Тауцъ потерялъ обаяніе несчастнаго супруга.

Утромъ, часовъ около 9-ти, я отправился къ фотографу Липпейнтнеру съ цлью пригласить его снять на плацу передъ отрядной церковью парадъ войскъ.

Фотографъ съ удовольствіемъ было согласился, но узнавъ, что на парад будетъ самъ Стессель, заявилъ:

— Нтъ, я очень боюсь этого генерала. Онъ меня прогонитъ. Вы имете разршеніе? Если не имете — я не поду. Этотъ генералъ все можетъ. Онъ можетъ подарить мн розги.

Какъ я ни уговаривалъ австрійца — послдній былъ твердъ въ своемъ ршеніи. Пришлось итти къ Стесселю. Едва я вышелъ изъ воротъ Пушкинскаго училища — какъ изъ-за угла стессельскаго дома показалась крупная фигура самого генерала, эскортируемая взводомъ казаковъ. Генералъ направлялся въ церковь — былъ 10-й часъ на исход.

Начальникъ раіона, осадивъ коня и поздоровавшись со мной очень привтливо, спросилъ:

— Вы тоже въ церковь?

— Такъ точно, ваше превосходнтельство. У меня, ваше превосходительство, есть просьба.

— Говорите, говорите. Чмъ могу служить господину военному корреспонденту?

— Ваше превосходительство (я привыкъ со старшими говорить почтительно), разршите мн снять парадъ и для этой цли пригласить фотографа.

— Кто онъ? штатскій?

— Такъ точно, ваше превосходительство, штатскій и при этомъ еще австрійскій подданный.

— Хорошо. Только вы за нимъ наблюдайте. Вы за него отвчаете.

— Почему же, ваше превосходительство?

— Вы же за него просите. Я и понятія даже не имлъ, что въ крпости есть австрійскій подданный. Онъ, можетъ быть, шпіонъ. Надо спросить Тауца. Я ему скажу. Такъ нельзя. Вы его пригласите, пусть снимаетъ. а Тауцу нужно сказать. Пожалуй, въ крпости есть еще японскіе подданные…

Генералъ тронулъ лошадь.

— … Вы снимайте, если хотите, только фотографъ, пожалуй, шпіонъ…

Я пожаллъ, что распустилъ свой языкъ, но было уже поздно.

Вернувшись къ фотографу и сообщивъ ему, что генералъ Стессель далъ разршеніе — я усадилъ его въ коляску со всми его аттрибутами и быстро довезъ до церкви.

Парадъ уже начался. Генералъ по обыкновенію говорилъ войскамъ зажигательныя рчи.

Вся площадь передъ входомъ въ крпость была усяна свободными отъ службы офицерами, чиновниками, дамами, обывателями.

День былъ жаркій, ясный, солнечный.

Большинство присутствовавшихъ было въ блоснжныхъ кителяхъ, дамы блистали изящными свтлыми нарядами, которымъ могъ позавидовать любой модный и фешенебельный курортъ. У всхъ оживленныя лица, улыбки…

Ничто, положительно ничто не напоминало, что Артуръ уже осажденъ и съ моря и съ суши.

Ничто не говорило, что не сегодня-завтра, а то, можетъ быть, сейчасъ, сію минуту непріятель откроетъ бомбардировку города.

Когда бомбардировка надвигалась съ моря, крпость задолго до ея начала узнавала, что она приближается. Наблюдательные посты доносили о приближеніи непріятельской эскадры, когда она еще была за видимостью горизонта Артура.

Теперь же, когда противникъ притаился за горами, которыя мы различаемъ невооруженнымъ глазомъ; теперь, когда мы отлично знаемъ, что непріятель энергично и быстро возводитъ батареи, подвозитъ, устанавливаетъ орудія — мы не могли предугадать день и часъ, когда японцы откроютъ по насъ огонь.

Никто не могъ предвосхитить, когда раздастся первый выстрлъ съ суши по городу, но большинство уже отлично знало, что площадь города ежеминутно можетъ быть обстрлена въ любой ея точк.

Какъ тогда, такъ и теперь, я не могъ и не могу понять, чмъ можно было объяснить это спокойствіе передъ смертельной опасностью, которая ежесекундно могла разразиться надъ всми собравшимися, разряженными, покойными и флиртирующими, улыбающимися, спорящими, хохочущими, злословящими, сплетничающими…

Было ли это нмой покорностью передъ неизбжнымъ, или то была истинно-русская увренность — «авось», ничего не будетъ?

Парадъ приходилъ къ концу. Войска перестраивались къ церемоніальному маршу. Фотографъ возился съ установкой большого аппарата.

Среди публики появленіе фотографа произвело нкоторую сенсацію.

— …Господа, сейчасъ Стессель будетъ увковченъ, говоритъ кто-то въ толп мастеровыхъ.

Полицмейстеръ, огромнаго роста мужчина, повернулся въ сторону говорившаго и такъ сердито посмотрлъ на смявшихся, что т сразу примолкли. Одинъ изъ мастеровыхъ, однако, не вытерплъ и еще громче сказалъ: