Шрифт:
Слова эти как-то успокоили обоих друзей.
После проповеди митрополит положил камень в основание фундамента будущего храма, названного в честь императрицы церковью святой Екатерины.
Затем духовенство, вице-адмирал и вся его бесчисленная свита направились закладывать основание других городских строений.
Когда процессия подошла к месту, где вехами были отмечены места будущих домов и сооружений, Кондрат увидел пару белых лошадей, запряженных в плуг. Митрополита подвели к плугу, чтобы он провел первые борозды нод фундамент. Гавриил пухлыми руками взялся за чепиги (ручка плуга (укр.). Погонщик — молодой широкогрудый парубок в белой парусиновой свитке — торопил вожжами лошадей. Они потянули плуг, и чепиги вырвались из неумелых рук митрополита. Лемехами заскрипели по твердому грунту. В толпе засмеялись.
— Не гож святой отец ораты!
— На поле робыть — не молитву читать...
Тогда погонщик пришел на помощь Гавриилу, побагровевшему от досады. Он привычно положил широкие ладони на чепиги, и плуг, глубоко врезаясь в землю лемехами, протянул ровную борозду. Митрополит важно двинулся за ним, держа руку на плече пахаря.
Наблюдая за ними, Кондрат почувствовал, как Селим крепко, до боли, сдавил его локоть.
— Ты что? — спросил он ордынца.
Тот молча указал глазами на холмик, в нескольких дюймах от которого прошла борозда. Это была могила Озен- башлы.
Селим побледнел и тяжело задышал от волнения. На его ресницах дрожали слезы. Тоска сжала сердце Кондрата. Как успокоить Селима? Ведь еще немного времени пройдет, и от могилы Озен-башлы не останется следа. На eго месте будет выстроено какое-то здание. Неужели все в мире так непрочно? Даже после смерти?..
Охваченный грустью, он все же нашел в себе силы утешить друга. Обняв его за плечи, Кондрат стал рассказывать ему о том, что их домик в Лебяжьем тоже стоит па чьей-то могиле, что, может, и его, Кондрата, кости, тоже какие-нибудь люди потревожат в земле...
— Жизнь, брат, это сила, она все подомнет. Все! — горячо убеждал он побратима.
Селима успокоил не столько смысл слов товарища, сколько участие, которое звучало в голосе Кондрата. А может быть, он смутно понял, что это закон — новая жизнь побеждает, и возникают города и села там, где ранее были пустынные степи, раздольные кочевья да тихие погосты.
В толпе Кондрат с Селимом потеряли Чухрая и Одарку. Но когда вернулись домой, старики уже ожидали их.
Чухраю не терпелось откровенно высказать Хурделице все, что наболело у него на душе.
— Обижены долей мы с тобой, Кондратко. Видно, не о баталиях помышлять нам нужно было, а о грошах, как Лука. Тогда бы и нам почет был, — рассуждал дед.
— А кто б тогда этот край вызволял? До сих пор бы пашам, ханам, султанам да сераскерам всяким кланялись... Так, что ли? — возразил он Семену. — И совсем не жаль мне, что я не гроши, как Лука, считал, а саблей басурманов сплеча жаловал. Не завидую я, Семен, нисколько ни Луке - хозяину твоему, ни иным богатеям. Слава тогда гладка, когда получаешь ее по заслугам. А у них они разве есть? Мы бились за славу отечества, хотя попы не нас сегодня славили, а царица для нас ордена не прислала. Да и тебя, дед, более генерала того, золотом сверкающего, почитаю... Чухрай с удивлением слушал речь Хурделицы. Он не знал, что Кондрат так добре разбирается в том, о чем он, старый Чухрай, и думать боялся.
— Башковит ты, Кондратко! — вырвалось у Семена.
— Это мне, бывало, еще дед Бурило говорил. Да что толку! — усмехнулся Хурделица.
— Вот и я про то, — ухватился Семен за возможность поспорить. — Что толку! Измаил взяли, кровью своей залив стены неприступные, а ныне землю сию по Днестр снова турку по договору отдали. И вновь буджакские орды неподалеку бродят. За что же кровь лилась?
— Ну, ты, Семен, неправ. Толк великий есть. А хребет мы турку под Измаилом сломали на веки вечные. Он свою силу теперь потерял, не страшен... Да и орда уже не та. Придет время — вернем свои земли придунайские.
— Вернем! Вернем! Может, и волю, у нас панами похищенную, вернем? — заворчал старик.
— И волю!
— Ждать только, думаю, долго. Знаешь, пока солнце изойдет — роса очи выест.
— Не мы воли добьемся, так внуки наши — Кондрат говорил с каким-то ему ранее неведомым убеждением. Спокойная уверенность его слов подействовала на Семена.
— Ладно. Хай будет не нам, так внукам нашим доля великая, — сказал он и наполнил вином стоящую на столе кружку. — Давай за сынка твоего!
Они выпили вино. Чухрай хотел снова наполнить кружки, но Одарка, заметившая, что супруг уже порядком охмелел, убрала сулею с вином со стола.
— Годи! Спать пора, — строго поджала она полные губы.
Чухрай вскипел было, но, встретившись с осуждающим взглядом супруги, сразу обмяк.
— Ладно. Коли жинка говорит, все равно по ее будет, — пробурчал он и, безнадежно махнув рукой, пошатываясь, направился к постели.
Кондрат уснул не сразу. Он был возбужден не столько выпитым вином, сколько впечатлениями дня. В его памяти прочно засело странное слово, которое сегодня несколько раз повторили проходившие мимо него офицеры из свиты де Рибаса. Слово было звучное, приятное, похожее на название Едисанской орды. По смыслу разговора Кондрат понял, что теперь так будет назван Хаджибей. Засыпая, он повторил это слово: