Зато не позабыт был милостью государыни де Рибас. Как только волонтер сей прибыл в Петербург, его, по ходатайству графа Орлова, императрица сразу пожаловала в капитаны кадетского шляхетского корпуса, что равняло его чином с премьер-майором армии.

Но это было только началом его блистательной карьеры. Государыня никогда не забывает об оказанной им важной услуге. Уже в 1780 году его произвели в полковники. Но и это было только началом его успехов. Уже...» — тут Суворов прекратил чтение.

— Остальные успехи Осипа Михайловича мне хорошо и самому ведомы. — И фельдмаршал закрыл синюю тетрадь. «Однако автор сей, бывший лейтенант флота и кавалер, человек не только умный, но и предусмотрительный. Он не указал ни имени своего, ни фамилии. И правильно. За такое сочинительство легко угодить в лапы тайной канцелярии»,— подумал Александр Васильевич и взглянул на дверь.

В комнату вошел молоденький адъютант Толоконников. По его быстрому взгляду, брошенному на голубую тетрадь, Суворов понял, что ему знакомо ее содержание.

— Значит, если бы не было «княжны» Таракановой, у нас не было бы и де Рибаса. Ответствуйте прямо, милостивый государь, — обратился к нему фельдмаршал.

Александр Васильевич любил ошарашивать собеседника самыми неожиданными вопросами, как бы проверяя его смекалку. И все знали, что фельдмаршал не терпит только одного ответа: «Не могу знать!» Поэтому Толоконников, взглянув в глаза Суворову, ответил лихо, весело, по-суворовски:

— Так точно, ваша светлость! Не будь «княжны» Таракановой — не бывать ему у нас вице-адмиралом!

Фельдмаршалу вспомнилось, сколько казаков и матросов погибло на строительстве Одессы.

— Дорого же обошлась нам сия «княжна» Тараканова — сказал он грустно.

Близко принимая к сердцу все беды и несчастья армии и флота, Суворов всеми силами старался приостановить заболевания и смертность среди солдат и матросов. Он открыто вступил в неравную борьбу с де Рибасом, хотя знал, что вряд ли добьется успеха.

Видя, что в Одессе, по воле ее градостроителя и коменданта, продолжаются злоупотребления, 5 мая 1796 года он написал смелое письмо брату всемогущего фаворита императрицы, своему зятю Николаю Александровичу Зубову, рассчитывая, что содержание письма станет известным Платону Зубову и самой Екатерине II. В каждом слове его — тревога, глубокое душевное страдание за обиды, чинимые русской армии и флоту. Вот оно:

«Время проходит, люди мрут, суда гниют. Князь Платон Александрович (Платон Александрович Зубов). знает, сколько ныне в лом и пред сим было против прежнего. Найдет, что оба уменьшились, а у турков флоты возросли, многочисленнее и несказанно исправнее наших.

Не без военных видов...

У Осипа Михайловича при мне умирает против прежнего 1/4 доля, другой месяц будет умирать 1/8 доля, а третий и 16-я. Киселеву (комендант Одессы) я послал паспорт: под Очаковом он из Астраханского гренадерского полку уморил в 2 месяца 700. Зато от князя Григория Александровича (Григорий Александрович Потемкин) был лишен полку. Вот все его достоинство! Чего ради я его никогда не хочу у себя иметь» (Суворов. Документы, т. III)

Однако все усилия Суворова оздоровить обстановку в одесском гарнизоне сильно тормозились. А сам градостроитель по-прежнему был неуязвим. Лишь только через несколько месяцев, когда 6 ноября 1796 года умерла Екатерина II, над ним, как, впрочем, и над всеми ее вельможами, нависли грозовые тучи. Новый самодержец Павел I ненавидел всех любимцев своей матери, и с его восшествием на престол многие из них ушли в отставку (Де Рибас был отстранен от должности в начале 1797 года и уехал в Петербург, где умер в декабре 1800 года).

Суворову было еще труднее ужиться с самодуром императором Павлом, чем с его матушкой Екатериной II. Гениальный полководец не мог не восстать против опруссачивания русской армии, за что и был отправлен в ссылку. Но уже через год император должен был снова вернуть его в ряды армии, и Александр Васильевич увенчал свою долгую славную жизнь бессмертным походом русских по снежным Альпийским вершинам.

Кондрату Хурделице мало что было ведомо о переменах, происшедших в Одессе. Седьмой урожай он уже снял с Маринкой и Селимом, который жил при них, как брат родной. Забот у Хурделицы все прибавлялось. Теперь более всего его волновало желание как можно скорее достать документы на владение домом-усадьбой и землей, которую он обрабатывал. Такими грамотами обзавестись ему советовали и Лука, и Аспориди, и Чухрай.