И вот в гостиной Яники Маринка неожиданно для себя встретила человека, которого однажды чуть не подстрелила из пистолета. Хотя это было давно, но лишь вошла Маринка с Яникой в гостиную, как пан Тышевский сразу узнал ее.

Маринка тоже узнала пана, хотя он сильно постарел и обрюзг.

Тышевский вел деловой разговор с Лукой и еще каким-то коммерсантом в чалме, но тут же прервал беседу и подошел к женщинам. Поклонился Янике, поцеловал ей руку, любезно осклабился Маринке и тотчас спросил, где находится сейчас ее муж.

— В дальнем пути, — ответила Маринка.

— О, понимаю, на пути к всевышнему. — Пан поднял к потолку свои бесцветные студенистые глаза. — Я слыхал, что он погиб в Измаиле.

Маринка поняла, что проговорилась, и с досады прикусила губу. К ней на помощь немедленно пришла Яника.

— Муж Марины Петровны жив-с. Он в дорожном отбытии, — пояснила сербиянка.

Но пан не унимался.

— Позвольте спросить, как долго вы изволите пребывать у нас в Одессе?

Вопрос этот был задан неспроста. Лгать она не умела, поэтому промолчала.

Яника решила, что гостья смущена, и опять попыталась выручить ее.

— Марина Петровна остановилась пока у меня. До приезда своего супруга.

— Очень приятно, очень приятно, — заворковал пан и перешел на игривый тон. — В Одессе славный климат. Но скажите, вы по-прежнему, подобно древней амазонке, столь воинственны, сколь и прекрасны?

Маринка не знала, что такое «амазонка». Не знала этого и Яника. Поэтому Тышевский так и не получил ответа на свой вопрос. Он, словно оценивая, смерил Маринку неприятным взглядом с головы до ног. Ноздри его хрящеватого носа затрепетали, а студенистые глаза неприятно заблестели.

Извинившись, пан отошел от них и присоединился к беседующим мужчинам...

На другой день вечером служанка привела к Маринке пожилую женщину, одетую как монашенка, во все черное.

— Я прислана человеком, который привез известие от твоего мужа. Он ждет тебя около дома. Выйди, — шепотом сказала ей женщина.

— Пусть он придет сюда.

— Он не может этого сделать. Поэтому и прислал меня к тебе. Выйди... А то он уйдет. Известие важное...

Маринка набросила на плечи платок и пошла за женщиной.

Та вывела ее на темный двор.

— Он за воротами...

Маринка вышла на ночную улицу. И тотчас кто-то сзади накинул ей на голову мешок. Потом сильные руки схватили ее, связали, потащили, бросили в карету. Лошади быстро помчали ее по темным улицам городка.

Маринка кричала, вырывалась, но напрасно. Ее похитители хорошо знали свое ремесло и надежно связали ей руки и ноги. Мешок, надетый на голову, не пропускал ни звука.

Скоро карета остановилась. Ее снова схватили и понесли. Потом бросили на что-то мягкое, развязали. Сорвали с головы мешок.

Она зажмурилась от яркого света. А когда через мгновение снова открыла глаза, то увидела себя в большой пустой комнате, ярко освещенной свечами.

В углу в кресле сидел одетый в нарядный халат пан Тышевский.

Маринка вскочила и бросилась к двери. Но та оказалась запертой. Все тщетные попытки пленницы открыть дверь вызвали только смех у Тышевского. Тогда Маринка кинулась к пану.

— Отпусти меня! Зачем я тебе? Отпусти! —закричала она.

— И отпущу! — медленно процедил сквозь зубы Тышевский. — Только подожди. Сядь, успокойся. Выслушай меня.

Но видя, что Марина стоит как окаменелая, он нахмурился и повелительно крикнул:

— Да садись же!

Маринка села в уголке. Тышевский поднялся с кресла и подошел к ней.

— Слушай меня. Слушай внимательно, — сказал он, переходя на ласковый тон. — Я не желаю делать тебе зла, хотя ты и заслуживаешь наказания. Я не мщу красивым женщинам. Ты мне полюбилась, казачка, а твой муж свел у меня лошадей. Один только английский жеребец, которого он у меня похитил с этим безбожником Чухраем, стоит целого состояния. Я прощу ему все за твою любовь. Выбирай. Или сегодня же продам тебя турецким купцам, и они увезут тебя в Стамбул, или ты сейчас же будешь моей. Будешь любить меня, ласкать... Тогда утром я отпущу тебя домой с богатой наградой. Ведь я богат. Я всемогущ... Так иди же ко мне, моя коханочка. — Он простер к ней костлявые руки.

Маринка увернулась от его объятий и, не помня себя от ярости и отвращения, ударила Тышевского по щеке. Пан охнул, схватился за щеку и побежал к выходу.

— Ты, хамово быдло, пся крев, попомнишь, как бить Тышевского! Попомнишь, — обернулся он к ней с искаженным от гнева лицом и стал неистово стучать в дверь кулаками, пока ее не отворили. В комнату испуганно вбежали два здоровенных гайдука.

— Берите ее! — задыхаясь от злобы, неистово завопил пан. — Берите! На всю ночь отдаю вам эту девку!