Татарин снял с Кондрата мокрую одежду, набросил на него теплый тулуп и уложил, словно малого ребенка, на свою постель из пахучей полыни.

Всю ночь думал Кондрат свою горькую страшную думу, вслушиваясь то в мерный шум волн, то в глухое ворчание грома. На рассвете Селим поднялся: надо было спешить в каменоломню. Не успел он еще разогреть на очаге с вечера сваренную юшку, как послышались шаги, и в курень, согнувшись вдвое, вошел Чухрай. С ним был рыжебородый здоровенный парубок, одетый в матросские штаны и куртку. Лишь пожимая его твердую в роговых мозолях ладонь, Кондрат узнал в парне Якова Рудого. Тот начал рассказывать о своей матросской жизни, но Чухрай бесцеремонно перебил его:

— Потом, Яков, потом... Не до этого сейчас. О деле сначала надобно, — и обратился к Кондрату: — Ох, и шуму ты наделал! Весь город поднял. А кто пана к чертям в пекло спровадил — не догадываются. Знает лишь Никола Аспориди да мы... От нас никто не дознается. А все же тебе оставаться здесь опасно. Мало ли что может быть! Тебе теперь лучше всего на корабль, где Яков плавает. У шкипера Мускули служить будешь. За Иванка не бойся. Приглянем за ним со старухой, как за родным. А Мускули Луке — друг. Паспорт тебе купит новый — после отработаешь. Иди в море, Кондрат! В чужих краях побываешь.

Хурделица прочел в глазах Чухрая отцовскую тревогу. Но он грустно покачал головой.

— За совет, дед, спасибо. Я всегда слушался тебя, а ныне не могу. Горе у меня большое. А от горя разве на каком корабле уедешь? Не хочу я по чужим краям разъезжать... А за то, что сына моего присмотришь, — великая благодарность моя...

— Что же ты делать здесь будешь? Чумаковать что ли? Опасно. Розыск по тебе уже везде идет за Гришку Супа.

— Ну и пусть ищут! Я ранее их не боялся, а ныне и вдвое. А что делать буду? Да вот с Селимкой вместе в карьер пойду камень бить.

— Тяжелая это работа, — предупредил его Селим.

— Знаю. Работа, коли хорошая, всегда тяжелая...

— Ты что, Кондрат, затеял? Да разве это для тебя — камни бить? Тебе полки в бой водить, на корабле по морю плавать! А ты — в карьер. С Селимкой в ряд один, — решительно осудил его Чухрай.

— Нет, дед... Надоело мне саблей махать... Я Хаджибей-крепость брал, первым в башню ворвался. Ныне же, гляди, какой город поставлен! А я в его стены до сих пор ни одного камня не вложил. А может, дед, камень бить чести поболее, чем саблей махать, а? Иль у Луки в холопах служить?

Чухрай развел руками.

— До чего же ты дошел с горя-горького, Кондратко! А ведь какой казак был добрый. Ну, хотъ ты ему, Яков, скажи, какой на море дух привольный. Скажи, может, одумается.

Рудого не надо было просить. Пока Семен с Кондратом деревянными ложками хлебали юшку, он рассказывал о своем мореходстве, о доме своем новом — шхуне, хвалил шкипера и других матросов, но больше всего расхваливал последний рейс свой, когда, причалив к румынскому берегу, они взяли на борт более сотни болгар и греков, спасали их от разбойной турецкой орды страшного Кара Фержи. (этот исторический факт имел место в сентябре 1801 года. Автор сознательно «сдвинул» время события. Спасенные экипажем корабля Мускули болгары и греки основали впоследствии села нынешней Одесской области: Большой Буялык, Малый Буялык, Кубанку)

— По прибытии нашего корабля в Одессу спасенным болгарам и грекам дали земли для поселения, — сообщил Рудой. — Так что морское наше дело тоже важность большую имеет, — многозначительно переглянулся Яков с Чухраем.

Кондрат грустно усмехнулся.

— Не по мне мореходство твое. Вот Иванко, сын мой, подрастет, тогда ты его к делу морскому приучи... Я же хочу на земле родной, что у басурмана отбил, город ставить. Думку эту мы еще с Маринкой имели.

Он вышел с Селимом из куреня.

Чухрай с Рудым последовали за ними. Все они направились по узкой тропке к пещере, вырытой в откосе берегового холма.

У входа в катакомбу уже толпился сермяжный люд с каменнорезными пилами, молотами, топорами. Здесь Кондрат простился с Чухраем и Рудым и подошел к толпившимся людям, которые один за другим опускались в карьер.

Скоро и его широкая спина скрылась в проеме пещеры.

Одесса 1963