— Хер Якун, неужто у вас нет плащей другого цвета?

— Мой князь не носит корзо иного цвета.

— А что князь Тревы зимой одевает? Под броню?

— Дак, как и все, — телогреи.

— С них и начнём.

Кастелян с недовольной миной на лице открыл ещё один большой сундук с телогреями из тёмного сукна. Изнутри каждая пара телогреев, подбита овчиной, и — не трудно сообразить — были они не хуже ватных армейских телогреек и штанов. «Удачно, что шевалье из богатырей! Даже Копылов сможет натянуть его поддоспешник на себя» — с этой мыслью капитан окинул сержантов внимательным взглядом и приказал:

— Нам зимой не на печи сидеть, а воевать. Всем одеть телогреи, блио и плащи. Время не ждёт!

Копылов, выбрав для себя наибольшую по размеру пару телогреев, воскликнул:

— Тесновато! Но сойдёт.

Пяти минут не прошло, как бойцы преобразились: чисто выбритые, пахнущие одеколоном, что был изъят вместе с картой стратегических объектов у немецкого офицера, в начищенных до блеска сапогах, в красных одеяниях поверх телогреев — любо-дорого смотреть на них! Глянул командир и на себя: поверх блио он надел портупею с кобурой. С одной стороны, привычно; с другой стороны, наглядно: ТТ в кобуре был всего-навсего символом власти. На вопрос Белова, довольны ли князья-бояре новой зимней формой одежды, они хором гаркнули: «Так точно, таащ капитан!» Сержант Копылов не преминул добавить:

— Добре! Но вражины, что летают, нас с теми мушкетами мигом засекут.

Верно отметил сержант, и капитан обратил взор на толстенького кастеляна:

— Нам, Якун, позарез нужны большие сумки, — командир развёл руками, показывая размеры. — Есть ли такие?

Управляющий кивнул головой и, закрыв сундуки, вежливо просил следовать за ним. Они вернулись в то помещение, которое Белов мысленно окрестил как «контору». Там тоже стояли сундуки вдоль стены, и кастелян извлёк пару огромных мешков, пошитых из кожи.

— Ещё пару сумок, — настоятельно сказал капитан, оценив их вместимость.

Вздохнул Якун, но не стал возражать: по слову хозяина дома вынужден был угождать непрошено-незвано явившимся княжичам.

По приказу командира, Сергий, забрав мешки и армейские плащ-накидки товарищей, скорым шагом направился к баньке, где они сокрыли-припрятали мушкеты и прочие игрушки, доставшиеся им от серых храмовников.

Любопытный командир, с позволения Якуна, открыл толстенную книгу, лежавшую на видном месте — на бюро с письменными принадлежностями. К удивлению Ивана Белова, жёлтые листы пергамента книги содержали какие-то странные записи, а вовсе не священные тексты библии или евангелия. «Ты смотри-ка, бухгалтерия» — так-то определив назначение книги, он спросил:

— Знаешь ли, Якун, где мне найти пергамент?

— У братьев в монастырях, — посоветовал кастелян. — Дорог нынче пергамен.

— А один лист дашь? — попросил капитан и добавил: — Махонький. Для дела надобен.

— Махонький дам, — кастелян, порывшись в ящике под столом, выудил небольшой лист пергамента.

— Вельми благодарен! Ты никак по-англицки пишешь?

— Латиницей пишу. Могу и по-руски, но мы ж дела с англами ведём.

— Смотрю, много грамотных средь вас.

— Да только князь Иван, Болеслав и я грамоту знаем. Иванку учу. А боле никто руску грамоту не ведает. Был у нас поп, учивший нас, малолеток, грамоте, да недолго. Люб он был до девок, а те, дуры, сохли по нему и таяли одна за другой. Селищенские прозвище ему дали: Упырь Лихой. Старый князь, проведавши о непотребных делах попа, заточил его в бочку смолёну и отправил плавать по морям — по волнам.

— А ваш Болеслав здесь, при замке живёт?

— Он-то? Нет, он в селище. У князя два селища. Все наши предки, как и предки князя, из Тревы пришли. Не захотели под саксами оставаться.

Нюх у Копылова отменный! Носом повёл и определил:

— Оленина!

По правде сказать, у всех животы подвело. Гвардейцы уже целый час обоняли вкуснейшие запахи выпечки и коптящегося мяса. Но нашёлся в рядах бравого воинства провокатор! Сергий, «божий человечек», молвил Якуну, что средь княжичей есть принц, потомок Рюрика, того самого, с которого история Руси началась, — и ткнул пальцем в Илью.

Неприязненно глянул Якун на Сергия и Илью и, изронив слово, смешал лживых княжичей с грязью. Нет нужды повторять изречения Якуна в древних формах, ибо от его «бываху и живаху» в ушах свербит, но суть его речи была такова:

— Негоже княжичам руского рода врать и сказы измышлять. Тебе, княжич, как и мне, человеку из руского рода, должно быть ведомо, почему дружина и добрая половина всех родов руси ушла с Руйска острова к русинам, на Дунай-реку. То было ещё до падения Тревы. Князь Бравлин, как и Владимир Старый, с франками и ромеями сражался, а князь Олег полян под себя подмял и сел в Киеве-граде. Им, великим князьям, честь и хвалу должны вы возносить, а не Рюрику, бо Рюрик как князь хулу заслужил, и вече указало ему на чистый путь, куда глаза глядят, да посадило князя Табемысла в Руйгарде. А предок твой, княжич, вынужден был со своими братьями осесть на речке Руси, что в наше море вливается, да позвали его на Ладогу и сел он в Новгороде. Заслуга Рюрика в том лишь, что он семя своё посеял, и род его не пресёкся. Не с него ваша Русь началась, а началась ваша Русь с тех воев, гостей и ремесленного люда, что пошли на восход. Старый князь печалился о предках, что избрали Англию при выходе из Тревы. Жаль, конечно, что его предки на восход не ушли! А в Заморье вам, дошедшим до Каменных гор, невместно лжу городить!