— Дак повело меня направо. Была мысль… Нет, вру. Кто-то мне велел пойти за оружием. Так точно, капитан. Так оно и было. Та дiвчина-царiвна, що була… Эвона как?!

— Не бери пока в голову. Помоги Сергею с лошадьми.

— Дуже гарны кони! — воскликнул сержант, подцепивший за годы войны много выражений из лексикона хохлов и одесситов. Поглаживая и успокаивая лошадок, он выудил пригоршню монет из седельной сумки и воскликнул: — С голоду не помрём, капитан.

Сергий, передав поводья последней из изловленных лошадок сержанту, устремился к кустам, за которыми, как объявил ему капитан, лежал труп убитого Сергием работника, и крикнул:

— Таащ капитан, смотрите! Он же живой!

Иван с удивлением увидел стоящего на карачках работника. Тот поднялся, подтянул штаны и, злобно зыркнув на чужаков, пошёл, пошатываясь, к амбарам.

— Интересное оружие мы прихватили, — проговорил капитан.

— Милосердное, — добавил Сергий.

— Милосердным оружие не бывает. Человек может проявлять милосердие. Знать бы раньше. Эхма, не сотворили бы этой бойни! Вот тебе, рядовой, наряд вне очереди: с тем мушкетом выйди за стену и изучи его ТТХ.

Не успела минутная стрелка на командирских пробежать десяток делений, как явился шевалье Уефф в кольчуге, сопровождаемый знаменосцем. На штандарте была выткана голова быка. За ними к крыльцу гостевого дома притопала толпа воев в доспехах из толстой кожи. Мрачный и грозный взор шевалье не предвещал радостного продолжения вчерашних дискуссий или празднования виктории средь поверженных супостатов. Из толпы воев вышел толстенький человечек, о коем рядовой Геруа тотчас шепнул командиру: «Управляющий. Зовётся кастеляном. Из наших. Вельми хорошо речет, но древним языком!» Кастелян горделиво поднял голову и изрёк пространную речь, не глядя на развернутый свиток с изложением, по всей вероятности, красноречивого потока его словес, из которых капитан уловил-таки странное произношение облагороженного имени хозяина вместе с фамилией, и, конечно, главную мысль, а она была такова: «По воле тэна Вилтширской земли, князя Тревы и шевалье Иванхое Никлотова убойцам шерифа Вилтшира отказано в гостевом доме и проживании на земле Вилтшира». Толстячок высказывал и другие угрозы, порождённые его воображением, которые по своей сути никак не могли быть придуманы благородным шевалье. Но есть такая поговорка: собака лает, ветер носит.

От возмущения капитан закипел. Кипел как чайник его тётки свет Агафьи Петровны, когда она в задумчивости думала о чём-то своём, не воспринимая ни кипенья чайника, ни своего племянника, от безделья уже начавшего чертить карандашиком её портрет на странице с неоконченным диктантом. Кипел он ещё потому, что не понимал и половины слов, изрекаемых толстяком. «Почему ты, тётушка, не научила меня, не передала всё то, чему училась в Москве? Вот как напишу о хождении добра молодца в иноземные края и чужие времена! По твоей вине, тётушка, придётся мне излагать их речи своим языком. Если, конечно, доживу… Ей богу, засяду за написание мемуаров. Боже ж мой! Чтой-то кастелян бормочет: убиваху, едяху, живяху " — эти, возможно, неуместные рассуждения прервал голос шевалье.

— Не верил тому, что вчера ты, Геруа, мне поведал, хоть и дал согласие взять тебя в дружину. Сегодня убедился: подло вы убиваете! Не воины вы, а убийцы! Видел, как прятались и, празднуя труса, убивали шерифа и его людей своими дьявольскими матами. Надоумил ты, Геруа, меня сказом о партизанах и крестовых походах, и решил я пойти в крестовый партизанский поход. Как шевалье буду биться с врагами, пока не сгинет Уильям Бастард вместе с его алчными людьми, возжелавшими наши земли. В этот бусый день истово молился и истово бьётся моё сердце. Вам, подлым и не имеющих ни достоинства, ни чести, ни благородства, не место в рядах моих воинов. Шериф привёз мне радостную весть о прощении моих грехов королём Гарольдом и призвал выйти, встать рядом с ним и вместе отправиться к королю. А потому, помянувши пресвятую, пречистую и славную владычицу души моей Богородицу и Приснодеву Марию, пойду в крестовый поход ради неё, ради короля и ради земли моей. Не пожалею живота своего, а мой меч, освящённый епископом, отсечёт голову Бастарда! — шевалье приложился губами к гарде меча, как к кресту. — По ошибке принял подлых убийц за пилигримов, а потому говорю: вон с моей земли!

Возмущение капитана, пока он слушал речи кастеляна и шевалье, выкипело до донышка его души. «Легковерный шевалье поверил шакалам, явившимся убить его. Их шакалья натура была очевидна мне с момента вторжения! Нет, нельзя выкладывать всю правду этому шевалье: узнает о чертовке — и в тот же миг причислит нас к дьявольскому отродью. Суеверен вельми» — последнее старинное слово, мелькнувшее в его голове, и странная обмолвка шевалье о богах предков в беседе с рядовым Геруа, что всплыла по ассоциации, породило шальную мысль. Гвардии капитан не верил ни в бога, ни в чёрта. Чертовке, ввергнувшей его группу в тёмное средневековье, присвоил статус «разумной дуры из будущего». Окинув гордым и высокомерным взором ряды воев, а также управляющего и шевалье, он произнёс речь, да с таким запалом, которого отродясь не бывало у комиссаров его разведроты:

— Не по вольной воле мы явились к тебе, шевалье, а по божьей! Не думали, не гадали, а вышло вон как. Глянь-ка, шевалье, на калёную стрелу, — капитан указал на стрелу, что вонзилась в дверь, — Злодеи меня, безоружного, хотели убить, да бог миловал. Но не помиловал шериф твоего работника, невинного и безвредного. Вон там он лежит, убитый. Шериф как алчущий крови зверь пронзил его копьём. Шериф и тебя, шевалье, хотел выманить и также предать смерти. Обманом выманить и убить. Вы, верно, не видели из своей башни, что здесь творили злодеи, когда ворвались сюда. Нельзя тебе, шевалье, к Гарольду. Его люди убьют тебя. Не знаю, что тебе Геруа сказывал. У бедного Геруа помутилось немного в голове.

— Таащ капитан! — Илья прервал речь командира.

— Отставить разговорчики! — властно ответил капитан.

— Не понял Геруа, — командир постучал указательным пальцем по виску, — что произошло. А произошло то, что нас направил к тебе ярый и сияющий бог. Повелел идти к тебе. Древний бог. Сам Ярило, так я думаю. Имени не поведал, а я не осмелился спросить. Мне сказывал, что забыли его, но он не забыл о своём народе. Тебя назвал, повелел помочь тебе. Повелел помочь нашему народу сокрушить врагов. Усыпил нас и, неведомо нам, каким образом доставил к тебе. Он мне многое, что поведал. Скажу, если пожелаешь. Как там во Франции говорят, тет-а-тет?