Была шумная свадьба. Долго ли, коротко, разродилась она благополучно здоровеньким мальчиком, приняла от сабанеевской матери в подарок на рождение внука рубиновые серьги. Но отношения со свекровью все ж оставались прохладными, и на этой почве супруги постоянно вздорили, Сабанеев пытался оставаться хорошим сыном. Как-то раз, декабрьской ветреной ночью, они повздорили особенно серьезно, и она, будучи дамой порывистой, запахнулась в пальтецо, завернула ребенка в одеяло и ушла.

Сабанеев ждал до утра, потом начал звонить друзьям и знакомым, потом обратился в розыск пропавших в милиции. Розыск ничего не разыскал. Мишин отец много лет приятельствовал с Сабанеевым, и Миша в отдаленные годы бывал в том учительском доме на Поселке. Миша отдельно упомянул в рассказе железную детскую кроватку в комнате Сабанеева, кою он упорно хранил, сначала нерационально надеясь на возвращение супруги, а потом, видимо, в силу сложившейся привычки иметь ее перед глазами. Сабанеев никогда больше не женился и вроде бы романов со студентками не заводил, хотя, как я уж говорил, был хорош собой, зол и остер на язык.

Потом разговор естественным образом перескочил куда-то и унесся в другом направлении, а когда уж мы расстались наконец и я плелся, расслабленный пивом и воспоминаниями, к трамвайной остановке, я вдруг с киношной отчетливостью вспомил о детской кроватке за границей света от лампы на столе, увиденной с удивлением в жилище доцента Петлякова. Она ушла к нему? А куда, если нет? Почему не пришла? Впрочем, рубиновые серьги, идти через Поселок. У них все было договорено и подготовлено? Почему она не позвонила из автомата, чтобы он ее встретил? Он на всякий случай подготовился и не ждал ее именно в тот день? Что это вообще было, что за история на самом деле? Как они, Петляков и Сабанеев, много лет были рядом после этого и не перемолвились словом о происшедшем? Или перемолвились, но делали вид, что между ними все обычно и ничего не случилось? А эти две пустые детские кроватки?

На самом деле в голове моей кипело гораздо больше сложных вопросов и догадок, и не все из них возможно было выразить словесно. Так бывает, когда неясные фигуры, составляющие узор задника вашей жизни, внезапно обретают свой самостоятельный облик и голос, меняется тогда вокруг вас и весь привычный вам мир.

Незаметно для себя, занятый этими размышлениями, спустился я уже к реке. Было самое начало весны, верней, был самый конец зимы, и с моста, обонянием и кожею, чувствовал я скрытую от меня темнотою и несовершенством человеческого зрения борьбу ломающихся толстенных льдин далеко внизу, сырой и крепкий запах рвущейся своим путем меж них темной воды, а надо мной взрезанным бандитской финкой стеганым одеялом, висели тяжелой слипшейся массой клочья туч, совершенно скрывающие редкие в эту пору звезды.

Варвара Семеновна служит старшей медсестрой в районной больнице, в инфекционном отделении, слывет строгой и нелюдимой, очень уравновешенной женщиной. Обязанности свои выполняет педантично, и больные почему-то ее любят. Хотя домашние дела с ней не обсуждают, но букетами и шоколадками не обижают. Подарки она принимает так же строго, как и все делает, кивает и говорит спасибо. Родственников у нее — престарелая мать, с которой она живет в квартире на улице Малаховского, да еще сестра в соседнем районе, с которой поддерживаются аккуратные, но не слишком теплые отношения. Так решили соседи, зорко приметив, что Варвара Семеновна никогда не ездит к сестре в гости, только та к ней.

Она любит вышивать, читать и возиться с цветами в палисаднике. Каждый день варит в синей эмалированной кастрюле борщ, который большей частью пропадает зря, им вдвоем с матерью не съесть столько. Из прочих странностей имеет пристрастие к мытью окон. Зимой ли, летом, все равно. В остальном: размеренная, спокойная жизнь. Вся на одном и том же месте, никаких таких потрясений, вон у других то сын запил, то у мужа со спиной нелады, то еще что. Можно позавидовать.

Они недавно поженились и жили на втором этаже так назваемого «румынского» дома. Румынского, потому что строили его пленные румыны в уже далеком теперь сорок шестом году. Таких домов тогда множество понастроили во всех уголках России, разве что кое-где они назывались «немецкими», а кое-где «итальянскими». Я скоро, сказал он, ставь борщ греться, сказал он, поцеловал ее в лоб и ушел покупать елку. Она подбежала к окну кухни, чтоб увидеть, как он выйдет. Он обернулся и помахал ей рукой, она обрадованно замахала в ответ через мутные дождевые штрихи на стекле. Надо б окно помыть, да подождет до весны. Он свернул в подворотню новостройки и пропал из вида.

Где-то через неделю она смогла согласиться, что он не вернется, начать мыться и причесываться и связно отвечать на вопросы, а до этого не хотела никого слушать, только кричала на одной высокой ноте. Мать вздохнула с облегчением. Психиатра в городке не водилось.

Тогда, в семидесятые годы прошлого века, было много зимних экскурсий для школьников.

Не знаю, кто придумал собирать ободранные и плохо отапливаемые вагоны в составы, грузить в них огромные табуны разновозрастных школьников и отправлять во внеграфиковые поездки по странным маршрутам. Надеюсь, ему это зачтется, когда он предстанет перед Всевышним.

Объяснение характерных особенностей движения поезда вне графика, следующего по маршруту, например, Воронеж — Минск — Брест — Вильнюс — Рига, заняло б слишком много места, поэтому ограничимся сообщением, что такой поезд движется рывками, подолгу стоит в неожиданных местах, сортир, и так-то небезупречный, во время этих стоянок наглухо закрыт, буфет не работает, что называется ни пожрать, ни… в общем, школьникам потом обычно есть что вспомнить. Иногда маршруты внеграфиковых поездов пересекаются, и происходят странные встречи.