Шрифт:
Но Жак не напрасно прожил эти годы в обществе двух молодых девушек.
Матильда имела спокойный и холодный характер. Не то чтобы она походила на отца по черствости сердца, нет, но она унаследовала от матери определенное недоверие к себе и к другим. Она обожала сестру и готова была пожертвовать для нее всем, но внешне Матильда всегда была неизменно спокойна и ровна, сдерживая всякий порыв, всякое душевное излияние.
Мария, напротив, была еще совершенным ребенком. Она играла жизнью, и жизнь улыбалась ей. Когда она проходила по улице, про нее говорили: «Вот солнце Оллиуля!» Действительно, ее лицо сияло веселостью, добротой и прелестью беспечной юности.
Пришла любовь. Всякий на месте Мовилье предвидел бы это. Он ничего не хотел знать. Он вышвырнул за дверь сына своего благодетеля, как поступил бы с лакеем. Мария хотела защитить Жака, но отец оборвал ее одним словом. Он так хотел. Этого должно было быть достаточно.
Неблагоразумная суровость вызвала возмущение. Мария сделала вид, что покорилась, но это только разожгло едва зародившееся в ней чувство…
Сестра это поняла, но слишком поздно. Могла ли она предвидеть драму, не зная сама, что такое любовь?
Однажды Мария созналась, что любит Жака и что любима им. Она не раскаивалась. Жак был так добр, так благороден, так любил ее! Почему ей не любить его? Она была убеждена, что выйдет за него замуж. Стоило только отцу помириться с ним! Время шло… Жак не подозревал, что идет к своей погибели. Его идеи и убеждения были его религией, он был уверен в близком их торжестве. Все казалось ему прекрасным, волшебным сном…
Наступило пробуждение.
Жака арестовали. Мария готовилась стать матерью.
Мовилье был безжалостен. Сын маркиза де Котбеля был для него только политическим врагом. Он был заранее осужден.
Матильда решилась тогда отправиться к одной старой родственнице, жившей в Эксе, и умолить ее спасти сестру. Мадам де Сорли — так звали родственницу — согласилась на это, и было решено, что Мария проведет у нее последние месяцы беременности.
Что касается Мовилье, то у него было много других забот.
Затем Мария узнала, какой опасный поворот принял процесс Жака. До этого времени она все еще надеялась, она думала, что ее отец не забыл прошлого и что сын маркиза должен быть для него священен!
Но вдруг она поняла все. Ужасное видение предстало перед ее глазами… суд, тюрьма… эшафот!
Тогда, вне себя от ужаса, вырвавшись из объятий мадам де Сорли, желавшей удержать ее, она помчалась к сестре с отчаянным призывом:
— Спаси нас!
И теперь, убитая горем, она лежала больная в маленькой хижине, ожидая прихода сестры, отправившейся в Тулон узнать исход процесса… Сестра, которая уже знала все, не возвращалась…
Женщина, ухаживавшая за Марией, была ее кормилицей.
Мы уже знаем, что ее звали Бертрадой.
Устав после нескольких бессонных ночей, она задремала.
Мария осталась наедине со своими ужасными мыслями. Она бессознательно повторяла:
— Жак! Жак!…
Она не спускала глаз с деревянных часов, висевших на стене.
Была половина первого ночи.
Вдруг Мария вздрогнула и приподнялась на постели. Неужели ей показалось? Она будто слышала какой-то шум снаружи…
Что, если это Матильда?
Она возвращается! Все кончено. Каков приговор? Кто знает? Скорее всего, Мовилье…
— Бертрада! Бертрада! — закричала она.
Кормилица вскочила.
— Иди скорее… к дверям… Кто-то идет…
Бертрада поспешила к выходу. Дверь, скрипя, отворилась.
Раздалось два крика:
— Мария!
— Жак!
Бедняжка, не помня себя от радости, упала в объятия того, кого считала навсегда утраченным…
5
КЛЯТВА МАТЕРИ
— Жак, дорогой мой! — повторяла, рыдая, Мария.
Она отступила на шаг и глядела на него своими большими глазами, в которых светилась безграничная радость.
Жак чувствовал, что слезы застилают ему глаза, волнение и горе душили его.
Действительно, положение было ужасным.
Он понимал, какую надежду, лучше сказать — уверенность внушал Марии его приход. Раз она видела его перед собой, следовательно, считала спасенным…
А между тем с наступлением утра он должен был быть расстрелян…
Он шел к Марии, повинуясь призыву Матильды.
Он шел сказать ей: «Я хочу, чтобы ты жила. Я хочу, чтобы ты скрыла от отца наше горе и наше счастье. Так надо.