Германс была вне себя от восхищения. Более сентиментальная Памела повторяла ежеминутно:

— Ах! Бедняжки!

Между тем Правый и Левый вынесли на сцену гири разного веса и объявили публике, что обязываются поднять десятью фунтами больше любой гири, какую бы не поднял любой из зрителей.

Сначала, как всегда, было мало желающих. Тогда для возбуждения азарта публики братья начали поднимать гири и, казалось, делали это с такими усилиями, что победа над ними обещала быть легкой.

— Ступай, Кониглю, — сказал Мюфлие, наклонясь к товарищу, — это доставит дамам удовольствие!

Кониглю бросил на Памелу вопросительный взгляд, красавица опустила глаза, и прелестная краска, которую вино нанесло на ее нос, разлилась по всему лицу. Это было деликатное ободрение, так по крайней мере можно было расценить…

Кониглю выпрямился во весь свой высокий рост и взобрался на эстраду с ловкостью настоящего акробата. Зрители с первого взгляда были расположены в его пользу.

— Сколько прикажете? — спросил Правый.

Кониглю переглянулся с Мюфлие, который одобрительно подмигнул ему.

— Сто фунтов, — сказал он.

Левый поднял гирю, как мячик, и подал ему. Кониглю был оскорблен этим.

— Я ошибся, сто двадцать! — поправился он.

— Извольте! — сказал Правый.

Кониглю не счел возможным идти далее и храбро схватился за ручку.

Но он забыл про утренние обильные возлияния, и в ту минуту, когда он напрягся, чтобы собрать всю свою силу, понял, что взятая им на себя задача не так легка, как казалось вначале.

Он сделал отчаянное усилие, но судьба была явно против него, и напрасное усилие привело только к бесславному падению на подмостки. Громкий взрыв хохота приветствовал его выступление.

Мюфлие кинулся вперед и выкрикнул ужасное проклятие. Вообще он никогда не отличался кротостью, но в опьянении бывал особенно ужасен. Напрасно Германс бросилась ему на шею, умоляя не делать скандала, напрасно Памела хныкала. Мюфлие одним прыжком вскочил на эстраду.

— Я беру полтораста! — заорал он.

И не дожидаясь, пока ему подадут, сам схватил гири соответствующего веса и поднял их.

Все притихли.

— По уговору я должен поднять после этого сто шестьдесят, — сказал Правый.

— Дайте мне сто семьдесят! — заревел Мюфлие.

— Я поднимаю сто восемьдесят, — продолжал Левый.

Пот выступил на лбу Мюфлие. Он заскрежетал зубами. Черт возьми… Что скажет Германс, если он будет побежден?

— Двести… — хриплым голосом произнес он.

Минута была решительная. Прежде чем взять гири, Мюфлие поглядел на них… Но ему послышался в толпе вызывающий шепот. Это было слишком. Он наклонился, но не мог выпрямиться. Прошло несколько секунд. Левый сжалился над ним и слегка оттолкнул незадачливого атлета, взял гирю и поднял вытянутой рукой на высоту плеча. О! Этого Мюфлие не мог простить!

— А! Вот как! — закричал он. — Ну, так я вам скажу, что вы все негодяи, и я с вами разделаюсь!

Конечно, этот вывод не имел под собой никакой почвы, но разве можно здраво рассуждать, когда на вас смотрит пара прекрасных глаз, каковыми ему всегда казались глаза Германе! Между тем зрители, состоявшие по большей части из женщин и детей, начали поспешно пробираться к выходу.

— Зачем вы нас оскорбляете? — сказал Левый. — Не наша вина, что вы пьяны.

— Пьян! Пьян! — заревел Мюфлие. — Я тебе покажу, как я пьян, проклятый однорукий!

Надо заметить, что Кониглю, вероятно, показалось удобным его лежачее положение, так как он и не думал вставать. Мюфлие споткнулся о тело Кониглю и растянулся в свою очередь. Когда он хотел подняться, то ему показалось, что железные клещи держат его за горло, между тем толпа, решившая сохранить нейтралитет, поспешно ретировалась. Во время этого отступления лампы были перебиты, и в балагане воцарилась полная темнота, Малуан поспешно тащил за собой Германс и Памелу… Мюфлие барахтался, совершенно обезумев от опьянения. Он размахивал руками направо и налево, воображая, вероятно, что воюет с жандармами, и забылся до того, что закричал:

— Ко мне, Малуан!… Ко мне, Волки!…

Тогда братья, до тех пор ограничивающиеся только тем, что сдерживали его, переглянулись, и в одно мгновение он был сбит с ног и связан. Кониглю, напомнившего о себе, постигла та же участь, так как Левый решил, что он скорее всего сообщник.

— Ты слышал? — спросил Правый.

— Он сказал: «Ко мне, Волки!»

— Значит, это один из тех разбойников, которых мы пытаемся изловить!

— Это очевидно!

— Надо увезти их, но как выйти отсюда?