— Еще раз говорю вам, не смейтесь!… Вы должны понять, что я всем пожертвовал ради этого мщения… Разве я жил? Разве я знал какую-нибудь радость? Нет, я затворился в моей ненависти, как монах в келье… и в этом ужасном уединении, нарушаемом только призраками, я постоянно терзал себя жуткими воспоминаниями… Все, все замкнулось на мщении… для успеха которого я просил вашего содействия… и я не позволю, чтобы каприз уничтожил его… Понимаете ли вы меня?

— Разве вы мне не приказали сами… так как вы отдаете именно приказания, мой милый, — чтобы я заставила этого молодого человека полюбить себя?

— И он уже любит вас…

— Я знаю… чего же вам еще?

— Я боюсь, чтобы из чувства противоречия, о котором я сейчас говорил, вы не вздумали… полюбить его сами…

Куртизанка громко и резко расхохоталась, затем она полуоткрыла рот, как бы желая категорически опровергнуть это предположение, равносильное оскорблению.

Однако она не проронила ни слова.

— Герцогиня де Торрес, — продолжал Бискар, голос которого принял угрожающее выражение, — со мной или против меня?

— А не то? — спросила она.

Молния сверкнула в глазах бывшего каторжника.

— Неблагоразумно и опасно бросать мне вызов. — сказал он.

Наступило минутное молчание, затем герцогиня расхохоталась.

— Сознайтесь, что вы почти раскаиваетесь, что пришли ко мне!

— Я никогда не сожалею о допущенной ошибке, а исправляю ее.

Де Торрес прикусила губы и под ее шелковыми ресницами мелькнул странный взгляд.

— Верьте мне, как я верю вам, — самым спокойным тоном произнесла она.

Манкаль взял ее за руку.

— Значит, я могу рассчитывать на вас?

— Да.

— Я по-царски заплачу вам за помощь.

— Это решено.

В эту минуту послышался звонок.

— Сильвереаль, — сказал Манкаль. — Я сдержу мое слово… сдержите же ваше.

— Вы не будете присутствовать при начале нашего разговора?

— Это бесполезно. Кроме того, я не хочу возбуждать его недоверия. Когда придет время, постучите в эту стену… Я приду.

С этими словами он скрылся за дверью.

В эту же самую минуту дверь отворилась и лакей доложил о бароне Сильвереале.

Муж Матильды был очень бледен. Его худое лицо казалось совершенно изможденным, а глаза сверкали лихорадочным блеском.

— Здравствуйте, дорогой барон, — сказала куртизанка, протягивая ему руку. — Однако, вы опоздали!

Барон, грациозно встав на колено, поцеловал протянутую ему руку.

— Вы снизошли до того, чтобы заметить мое отсутствие? — спросил он дрожащим голосом.

Нет ничего отвратительнее старческой любви. Даже сама Тения поражалась тому, что согласилась принять имя этого смешного старика, и, глядя теперь на согнувшегося у ее ног барона, она начинала понимать, что эта жертва будет выше ее сил. Она сама не отдавала себе отчета в том, что происходило в ее душе, но в ушах звучали последние слова Манкаля… Почему она думала об этом юноше, которого ей указали, как жертву? Разве не случается, что мрамор вдруг оживает… В то время, когда Де Сильвереаль смотрел на нее, не смея прервать молчания, она невольно задумалась… и вздрогнула от мысли…

— Простите меня, дорогой барон, — сказала она. — Я почти невежлива.

— О! — возразил Сильвереаль.

— Я сегодня расстроена, но, — добавила она с очаровательной улыбкой, — я надеюсь, что мои друзья извинят меня!

— Вы ангел!

— Разве демоны не были раньше ангелами?… Но оставим эти небесные темы и спустимся на грешную землю…

— Я к вашим услугам.

— Во-первых, встаньте… Садитесь сюда, рядом со мной. Я хочу быть доброй, так как почти раскаиваюсь в том зле, которое вам собираюсь причинить…

Сильвереаль побледнел.

— Что вы хотите сказать?

— Дорогой барон, как вы думаете, что такое для женщины вдовство?

При этом неожиданном вопросе барон с удивлением взглянул на свою собеседницу.

— Я вас озадачиваю, а, тем не менее, нет ничего проще. Если я печальна, капризна, то это потому, что меня утомляет одиночество… Вы мужчины, вы едва имеете время думать, увлеченные водоворотом жизни… а думать — это, значит, страдать… и я страдаю, что я одна, что возле меня нет друга, душа которого составляла бы одну с моей…