— Боже мой!… Как и все!

— Я вам напомню только один. Это было в Жуанвиле.

— Что?

— Вы занимались тем, что грабили необитаемый дом…

Мюфлие выпрямился и во все глаза глядел на Арчибальда.

— Кто-то поднял тревогу. У вас в эту минуту были в руках дорогие столовые часы. Сбежались соседи. Один из них загораживает вам дорогу. Тогда, не заботясь о ценности вещи, которую вы добыли с таким трудом, вы поднимаете ее и тяжело опускаете на череп вашего противника!

— Гм! Гм! — прокашлялся Мюфлие, чувствовавший себя не совсем хорошо.

— Самое интересное во всем этом то, что как мне говорили, часы отважно выдержали удар, и их механизм нимало не пострадал. Правда, этот человек умер через неделю в госпитале, но часы-то шли! Вот что я называю настоящим подвигом.

Мюфлие, которому казалось, будто его кто-то давил за горло, с трудом пробормотал:

— Конечно… Что тут говорить… Однако…

— Не скромничайте! А, например, господин Кониглю…

Кониглю поперхнулся. Он предугадывал какое-нибудь новое воспоминание прошлого, что, признаться, очень мало улыбалось ему.

— Помните вы, дорогой Кониглю, одну старуху, которой вы свернули шею одной рукой, в то время, как другой шарили в ее карманах? Помните?

— Действительно… да… кажется, было что-то в этом роде…

— И так как старуха барахталась, то вы были так любезны, что сжали руку покрепче, чтобы покончить…

Кониглю позеленел, что, без сомнения, было его манерой краснеть от скромности.

Мюфлие потерял свое хладнокровие.

— А, но для чего же, черт возьми, вы все это рассказываете? — сказал он с оттенком досады, впрочем, весьма непонятной.

— Во-первых, — продолжал Арчибальд с прежним вежливым спокойствием, — чтобы доказать вам, что вы для меня не незнакомцы… затем, чтобы перейти к услуге, которой я требую от вас…

На лице Кониглю выразилась радостная надежда.

— А! Вы хотите предложить нам маленькое дело? — сказал он.

— Ну, не совсем! Я не хотел бы предлагать вам ничего опасного. Но прежде скажите мне, могу ли я на вас рассчитывать?

— Надо знать суть дела! — проворчал Мюфлие.

— Вы правы! Хотя вы должны были бы понять, что я не предложу таким людям, как вы, ничего неделикатного.

— Вы над нами смеетесь! — проговорил Мюфлие.

— Сохрани меня Бог… Не сердитесь… Разве я похож на человека, желающего вам зла?… И я сейчас вам докажу мои благие намерения…

Соммервиль вынул из кармана несколько свертков, которые положил на стол. Кониглю инстинктивно протянул руку.

— Вот, — продолжал Соммервиль, — несколько тысяч, предназначенных вам…

— Значит, будет риск попасться?

— Нет, дорогой господин Мюфлие, вы напрасно смотрите на все так трагически. Эти свертки представляют только одну сторону вопроса.

— А! Есть и другая! — сказал Кониглю, с сожалением убирая руку.

— И я буду иметь удовольствие показать вам ее.

— Где это?

— Здесь…

Мюфлие недоверчиво огляделся кругом.

— Только я вас попрошу, воспринимая зрелище, которое вам представится, воздержаться от любого выражения одобрения или неодобрения.

Мюфлие и Кониглю обменялись быстрым взглядом. Они не любили неожиданностей.

— Вы согласны молчать несколько минут, не так ли? — спросил Арчибальд.

— Конечно! — проговорил наконец Мюфлие.

— Благодарю вас! Теперь, я бы вам советовал отойти немного в тень. Лучше будет, если тот, кто придет, не увидит ваших лиц, или, по крайней мере, не обратит на них внимания…

Разбойники без разговоров поднялись и отошли от стола. Арчибальд, кроме того, погасил еще несколько свечей, что погрузило комнату в интимный полумрак.

— И последнее, — сказал Арчибальд, — я предоставляю вам полную свободу, если вы вдруг пожелаете принять участие в разговоре, который будет здесь происходить. Я не хочу стеснять вас. Вы мои гости, и можете делать, что угодно.

Что-то вроде ворчанья прозвучало в ответ.

Маркиз позвонил.

Вошел лакей.

— Человек, которого я жду, пришел? — спросил он.

— Да, господин маркиз.

— Просите.

Кто должен был явиться? Мы не поручимся, что зубы Кониглю не стучали. Вдруг дверь отворилась — и в дверях показался… Кто?… Жандарм! Да, настоящий, живой жандарм… Мы должны напомнить читателям, что в эпоху нашего рассказа жандармы действовали в самом Париже.