У Кейт возникла уверенность, что все со временем уляжется. Вспоминая прежние волнения, она называла себя дурочкой. Расслабившись, она воскрешала в памяти события прошлого сочельника. Как бы повернулась ее жизнь, не вмешайся в нее тогда Конни и священник? Кто знает… Оглядываясь назад, Кейт уверяла саму себя в том, что не стоит драматизировать и давать волю воображению.

Кейт взглянула на мать. Сара мирно дремала на лавке. Какой же старой и больной она сейчас казалась дочери! Кейт ужасно хотелось увезти ее подальше от этого дома и живущего в нем мужчины. Лодыжки Сары набрякли, и опухшая кожа уже нависала над краями домашних тапок. Дочь беспокоилась о здоровье матери, ноги которой постепенно, но неуклонно опухали все больше. Кейт хотелось остаться на Рождество дома и дать Саре немного передохнуть, но Толмаше в этом году решили, что старость все-таки берет свое, и отмечать праздники в отеле, как обычно, не поехали. Из-за войны отели сейчас переполнены, заявили они Кейт, и это Рождество они собираются провести вместе с ней, вдали от шума и незнакомых лиц. Сегодня ей придется вернуться к своим хозяевам. Не то чтобы общество Толмаше ее когда-либо тяготило, совсем напротив. Просто Кейт понимала, как ждала мать ее приезда и какие планы строила на всю неделю рождественских праздников. А еще надо было не забывать и о чувствах Энни.

Сара лежала, что-то бормоча себе под нос. Кейт показалось, что мать повторяет одно и то же слово, возможно, имя, вот только речь ее была невнятной.

«Она ужасно устала и выглядит измотанной, – подумала Кейт. – Я дам ей подольше поспать. До вечернего чаепития никто все равно не придет… разве что Конни».

Мысль о двоюродной сестре вызвала неприятное чувство в ее душе. Почему Конни перестала заходить в последние два месяца? Сара, которая раньше ворчала, что ее и метлой не отвадишь от их дома, теперь жаловалась, что Конни давно не заходила. Кейт предполагала, что в этом повинна свадьба двоюродного брата Питера, на которую она с самого начала не хотела идти и отказывалась, ссылаясь на то, что ее хозяева не дадут ей выходного. По правде говоря, эту отговорку она придумала только потому, что не желала участвовать в повальной пьянке, в которую превращались праздники ее родни. Не тут-то было! Конни закатила форменный скандал, обвиняя двоюродную сестру в том, что она сильно задирает нос. В конце концов они с Патриком пошли на свадьбу. Сидя в битком набитой людьми комнате, Кейт с отвращением наблюдала за тем, как пиво и виски льются рекой. По ее представлениям, ничем хорошим такая попойка закончиться не могла. То, что сама она отказывалась пить спиртное, только укрепило Конни во мнении, что ее двоюродная сестра сильно задирает нос. Желая разрядить обстановку, Патрик, добродушно посмеиваясь, пил за двоих, опорожняя каждый протянутый Конни стакан. В результате не привыкший к такому количеству крепких напитков Патрик захмелел. К четырем часам утра все начали расходиться, но жених Кейт был в таком состоянии, что три мили до дома стали для него непреодолимым расстоянием. Патрик лишь сидел на своем месте и широко улыбался всем и каждому, не в силах подняться на ноги. Это, в известном смысле, порадовало Кейт, ибо теперь она была уверена, что даже пьяным Патрик остается все тем же добряком, а не становится злобным драчуном, как большинство мужчин, которых она знала.

В четырехкомнатном доме остались ночевать десять членов семьи. Кейт отвели место на одной кровати с двумя ее младшими двоюродными сестрами. Патрика под дружный хохот и шуточки водрузили на комод, на который предварительно положили матрас, набитый соломой. Сверху высилась лестница, ведущая на второй этаж. Судя по всему, этот комод часто использовали для отдохновения пьяных. В душе Кейт упрекала себя за то, что чувствует отвращение к своей родне. Она прекрасно понимала, что не случись ей попасть в дом к Толмаше, ее отношение к двоюродным сестрам и братьям было бы иным. Если бы она их даже и не любила, то, по крайней мере, их поведение не вызывало бы у нее такого резкого неприятия, а лишь забавляло бы. После свадьбы Патрик, кажется, проникся схожими мыслями. Он обвинил родню Кейт в том, что они намеренно его напоили. Теперь он клял свою невоздержанность последними словами и обещал Кейт, что больше спиртного в рот не возьмет.

Она лишь посмеялась над его зароком, хотя в глубине души одобряла решимость мужа не ступать на скользкий путь. Впрочем, Патрик, по ее мнению, слишком близко к сердцу принял свое «моральное падение». Последние месяцы он иногда в открытую демонстрировал свою враждебность по отношению к Фоссетам, а Конни всегда уходила из кухни, когда там появлялась Кейт.

Кейт не могла понять, к чему такие крайности. Если бы Патрик, напившись, сделал из себя посмешище, то его теперешняя враждебность была бы понятна. Иногда Кейт приходило на ум, что Конни просто завидует ей. Будучи на пять лет старше Кейт, ее двоюродная сестра не отличалась привлекательностью и имела склонность к полноте. Даже ее отец иногда бурчал, что у его дочери «на грудях больше, чем в голове».

Кейт не держала зла на двоюродную сестру. Сидя в уюте и тепле кухни, она думала о том, что вскоре станет хозяйкой в миленьком домике. Патрик доказал, что по-настоящему ее любит. Дружба, глубокое понимание и душевная привязанность со стороны Толмаше грели ей душу. Кейт чувствовала жалость по отношению к Конни и ее тщетным попыткам завоевать внимание со стороны представителей противоположного пола.

Выйдя из задумчивого состояния, Кейт вернулась к платью дочери и продолжила украшать его оборочками. Она часто думала о будущем Энни. Ее следует воспитать католичкой, но только не в школе на Боро-роуд. В этом Кейт оставалась непреклонной. Еще она решила, что лучше каждое воскресенье преодолевать две-три мили пешком туда и обратно, чем ходить к отцу О’Молли в церковь святого Дэвида на Боро-роуд. В Шилдсе и Тайн-Доке тоже есть католические храмы.

Крик матери заставил Кейт встрепенуться.

Сара привстала на лавке, выкрикивая имя:

– Стефан! Стефан!

– Ма! – легонько взяв ее за плечи и встряхнув, позвала дочь. – Проснись! Очнись, дорогая!

Сара ойкнула и открыла глаза.

– Лапуля! А Стефан здесь?

– Тебе что-то приснилось, мамочка. Ложись… Отдохни…

Кейт уложила мать обратно на подушки.

Сара немного полежала, глядя на дочь. Ее лицо при этом казалось каким-то помолодевшим, преисполненным радости, но постепенно оно вновь осунулось и приняло всегдашнее выражение. Сара зевнула.

– Да, девочка моя, я видела сон.

– Во сне ты звала какого-то Стефана. Кто такой этот Стефан? Среди тех, кого я знаю, нет никакого Стефана.

– Я громко его звала?

– Ты бормотала его имя некоторое время…

– Боже мой! Боже мой! – выражение страха появилось на лице Сары. – Я давно думала, что мне следует что-нибудь предпринять… Думаю, я не надолго задержусь на этом свете.

– О, мама, не говори так! Твоим ногам нужен отдых. Вскоре ты пойдешь на поправку. Пожалуйста, не думай о плохом. В следующем году все наладится. Я буду приходить и помогать тебе с работой по дому.

Кейт погладила редеющие, седые волосы матери. Ее глаза светились тревогой.

Сара немного помолчала, а затем тихим голосом сказала:

– Кто-нибудь слышал? Энни или еще кто?

– Нет, дорогая. Энни пошла вместе с Роузи на представление. До пяти вечера никто не придет. – Подумав, она добавила: – Я надеюсь…

– Мне надо кое-что тебе рассказать, лапуля, – тихим голосом начала Сара. – Сначала я хотела сохранить свою тайну… унести ее с собою в могилу, но теперь начинаю сомневаться. Ты имеешь право все знать. В доме точно никого нет, кроме нас?