Утром снова приехали грузовики, и мы вместе с нашими друзьями наконец-то уселись. Как только мы выехали за город, я почуял недоброе. Я знаю все пригородные дороги — не в совхоз едем мы! И, прежде чем я успел что-нибудь сообразить, я увидел противотанковые рвы и возле них гору платья.

Как раз здесь остановился автомобиль, и нас согнали. Мы оказались в окружении солдат с винтовками, направленными на нас. Из ямы, еле присыпанные землей, торчали ноги, руки, еще двигающиеся части тела. На секунду мы словно оцепенели. Девочка лет 14-15 с нашей улицы припала ко мне с плачем: ”Я не хочу умирать, дяденька!” Это так потрясло нас всех, что мы словно очнулись. Никогда я эту девочку не забуду! Ее плач живет в моей крови, в мозгу, в сердце.

С нас начали срывать верхнюю одежду и гнать в яму — прямо на расстрелянных. Послышались страшные вопли. Солдаты гнали нас в могилу живьем, чтобы не нужно было потом таскать наши тела. Окружавшее нас кольцо сжималось все больше. Нас оттеснили к самому краю ямы, так что мы в нее свалились. В это мгновение раздались выстрелы, и упавших тут же начали засыпать землей. Я распрощался с женой. В то время, как мы стояли обнявшись, пуля попала в голову жены, и кровь ее хлынула мне в лицо. Я подхватил ее и искал место, куда бы ее положить. Но в эту минуту я был сшиблен с ног, на меня упали другие.

Я долго лежал без сознания. Первое ощущение, которое я, очнувшись, испытал, было такое, что меня покачивает горячая масса, на которой я лежу. Я не понимал, где нахожусь, и что произошло. Меня давила тяжесть. Хотелось вытереть лицо, но я не знал, где моя рука. Вдруг я раскрыл глаза и увидел звезды, светящиеся в великой вышине. Я вспомнил обо всем, собрал все силы и сбросил лежавшую на мне землю. Отгреб также землю, лежавшую поблизости. Хочу найти жену. Но кругом темно. Каждый раз беру в руки чью-то голову, всматриваюсь — не женина ли. Темно. Вожу пальцами по лицу, может быть, удастся наощупь опознать. Наконец, нашел. Она была мертва.

Я выбрался из ямы и пошел куда глаза глядят. Увидел огонек и зашел в деревенскую избу. Там было трое мужчин и две женщины. Они меня о чем-то спрашивали, но я не знал, что отвечать. Очевидно, они сразу догадались обо всем. Женщины сняли с меня измазанную в крови рубаху, смазали йодом мои раны, надели на меня свежую рубаху, накормили, дали мне фуражку, и я ушел.

По дороге одна из женщин спросила меня:

— А Вальдман Илья Вениаминович тоже был среди вас?

— Да, — сказал я, и женщина, заломив руки, упала.

Я шел по направлению к городу. Не знаю, почему, но страха я совершенно не испытывал. Я хотел узнать о детях. На дворе была ночь, будить знакомых мне не хотелось, и я, увидав развалины разрушенного бомбежкой дома, вошел в погреб.

Но рано утром я хотел подняться — и не мог. Раны кровоточили, меня лихорадило, я был прикован к месту. По обрывкам разговоров, по доносившимся крикам и отчаянным воплям я понял, что в городе происходит большой погром; как я потом узнал, то, что происходило в городе, значительно превзошло мои представления. Немцы окружили также рабочее предместье и убили около 2000 человек.

Лежу в погребе и двинуться не могу. Но вот что удивительно: очевидно, кто-то догадывался о том, что в погребе находится живое существо. От времени до времени кто-то опускал в погреб то каравай хлеба, то отваренную картошку, то лук, то бутылку воды. Пятнадцать дней я пролежал таким образом. Вдруг мне стало ясно, что я заживо гнию. Тогда я собрал остатки сил и выбрался наружу. Пришел в поликлинику. Когда я вошел в кабинет, доктор спросил: ”Что с вами? Почему такая вонь?” Я показал свои раны.

— Места нет, — сказал он, — деньги и бумаги есть у вас?

— Нет.

— В таком случае я не имею права лечить вас, — говорит врач и тут же шепчет медсестре, чтобы та немедленно приготовила для меня место в палате.

Он лечил меня без денег и без бумаг, продержал две недели и выпустил здоровым.

Ушел я к своим знакомым русским и получил у них еду, деньги и жилье.

Тридцать пять лет я имел дело с морем, с ураганами. Не раз буря перевертывала мои лодчонки, но меня не побеждала. Сколько раз меня уже заглатывали волны! А этот вот презренный пес хочет погубить меня в два счета... Не дожить ему до этого! На фронте воюют мои братья и братья моей жены, они уже знают о том, что натворили немцы в Керчи.

Начал разыскивать своих детей. Никто не знает, куда девался Яша. Несколько ночей подряд я рылся в ямах. Но можно ли среди стольких трупов, да еще в темноте, узнать кого-нибудь? К тому же покойники часто так меняются, что их вообще узнать невозможно. Затем я добрался до партизан. Однако пропавшим я своего сына не считаю: он вырос на море. А с Бенчиком все обошлось так, как обещал мне Клименко: ”Что бы ни было с нами, — говорили они, когда я отдавал им ребенка, — Бенчик должен быть спасен”.