Винокуренная монополия была одной из важнейших привилегий российского дворянства. Дело это приносило твердый и устойчивый доход. Недаром, самые крупные состояния этого времени составлялись именно на винных откупах. Винокурению слагались оды, вроде той, что была сочинена Ю.А. Нелединским и направлена другу А.П. Оболенскому 4 декабря 1817 года:

Вино в трактире стоило тогда 9 рублей 80 копеек за ведро. С десятины собирали в среднем 5 четвертей ржи. Округленный доход с десятины — 300 рублей — столько, сколько платили годового оброка 50 крестьян. Поневоле стихами заговоришь!

Но и пили дарового своего вина помещики вдоволь, особенно в 6070-е годы XVIII века. Тогда был обычай собираться большими компаниями и пить ведрами по 2–3 дня, а то и неделю [195] . Сценка «из жизни», которую мы приводим ниже, в те времена была самой обычной: отставной майор Николай Андреевич Тютчев принимая гостей, подавал им «английское пиво», вино и пунш, а сам на радостях так напился, что «его повели точно так, как понесли, из сада в спальню, лишенного зрения, слуха, обоняния, вкуса и осязания» [196] .

Где вино, там и драка. Н.Н. Муравьев-Карский в своих воспоминаниях рассказывает о своем дальнем родственнике Петре Семеновиче Муравьеве:

«Обыкновенное общество Петра Семеновича в деревне состоит из попов и приказчиков околотка, с которыми он пьет и нередко дерется, причем случалось, что его обкрадывали и пьяного привозили на телеге домой без часов или других вещей, при нем находившихся». [197]

А помещик Х.О. Острожский-Лохвицкий с наивной простотой, рассказывает в своих записках, как, напившись со своими гостями, решил устроить фейерверк, и поспорил с местным попом, кто из них лучше стреляет из пушки. Дело кончилось дракой и судом, а итоги подводились в трактире. [198]

Позже, уже в самом конце XVIII века, сделалось неприличным быть пьяным постоянно и напиваться в открытую. Но долго еще в провинции сохранялся тип старика-помещика, жившего привычками ушедшего века, вроде дяди писателя Полонского А.Я. Кафтырева: «не только перед обедом, но и перед чаем и перед завтраком, и перед ужином водку пил, но бранил старосту за пьянство, и читал встречным крестьянам уроки трезвости» [199] .

Постепенно водки и наливки занимают подобающее им место в домашнем семейном быту, а на первый план в официальном общении выдвигается виноградное вино — в современном его значении. Наиболее употребимым, в начале XIX века, было цимлянское вино. Оно было самым дешевым (1 рубль за бутылку вместо 3-х за венгерское) [200] . Держали и самодельное вино, например, шампанское из смородины [201] . Но на званых обедах полагалось пить вина настоящие, то есть европейские. Типовой набор вин, покупаемый в Москве, для отправку в усадьбу, выглядел так: шампанское, венгерское (токай), ренвейн, малага, мадера плюс крепкие напитки — францвейн и «водка бордосская» (то есть из винограда — именно то, что так хотела видеть в русском исполнении Екатерина II).

Разумеется, среди помещиков были настоящие любители, знатоки и коллекционеры. Один из них — Акакий Порфирьевич Демидов, вполне мог бы получить наименование русского Атоса, если бы роман «Три мушкетера» был бы уже написан. Он держал в своем погребе вина выдержкой до 80 лет, каждое на специально отведенной полке и, приказывая принести какую-нибудь бутылку, объяснялся с прислугой знаками, поднимая вверх правую или левую руку с растопыренными пальцами. Угощая гостей, он не терпел только одного — недопитого стакана: «А зачем же ты, душенька, наливал? — говорил он ласково, — Пей, или я велю, дружище, влить тебе за пазуху". [202]

Другой коллекционер, помещик Евтих Сафонов, больше всего любил проводить экскурсии по своему грандиозному погребу, где стояли бочки «от времен, покрытых неизвестностью» [203] . Пробовали вина из специального серебряного ковша, после чего не каждый «экскурсант» был в состоянии самостоятельно найти дорогу из погреба.

Столь популярное занятие не могло не найти своего отражения в фольклоре. Вот несколько выражений конца XVIII века. Выпить называлось «пройтись» по одной, другой, третьей [204] . На первой стадии этого процесса человек находится «под куражом», чуть дальше — «на девятом взводе», ну а под конец напивался «до положения риз» [205] . А в заключение — одна из любимых пословиц графа А. Г. Орлова: «Кто уступает пьяному и дураку, тот всех на свете умнее» [206] .

«Нечего писать мне отсюда достойного твоего любопытства; я живу между своею семьею и посреди псовой охоты» [207] . Эти строки принадлежат П.В. Завадовскому, но подписаться под ними тогда, в 1885 году, мог (без преувеличения) каждый второй помещик. Псовая охота не просто развлечение — это стиль жизни, неотделимый от эпохи, одна из главных примет усадебной жизни русских дворян, вместе с ней родившаяся, расцветшая и почившая. Еще в XVII — начале XVIII века охота была главным образом придворным развлечением. Высшей степенью этого искусства была соколиная охота, лучшим знатоком которой считался в свое время царь Алексей Михайлович, создавший даже особые Приказы: Сокольничий и Ловчий и утвердивший «Устав соколиной охоты».

По естественной потребности придворных копировать привычки государя, охоту (псовую и соколиную) держали в своих вотчинах и бояре. Но при Петре I, любившем только полезные развлечения, охота была не в почете. Соколиная охота, требующая очень больших затрат, постоянной тренировки ловчих птиц и специальных знаний охотников, не пережила удара, и дожила лишь до времен Елизаветы Петровны [208] , хотя в качестве редкой диковинки встречалась и в начале Х!Х века. Менее аристократическая, но никак не менее благородная псовая охота быстро возродилась в 60-е годы ХVIII века, когда дворяне вместе с правом на отставку получили свободу делать в своих землях что захотят.