– Эх, брат, зачем ему в гробу подушка? Все равно в землю закопают. Ты что-то дорого просишь, плут, – говорил он хозяину.

Экономии ради он выбрал для отпевания церквушку на маленьком кладбище позади поселка, где проходило шоссе, ведущее в пригород. Возложив все дела на хозяина похоронного бюро, он пошел к сестре. Туда уже успела явиться его жена.

Тасия, с измученным лицом, сидела, закрыв глаза и запрокинув голову. Она чувствовала такую слабость, что не в силах была даже взглянуть на брата.

– И здесь нет этого бродяги! – удивился Кирьякос.

– Он очень занят сегодня. У них забастовка, – произнесла Тасия таким усталым голосом, словно хотела сказать: «Не спрашивай ни о чем, меня ничего не интересует, не могу я сейчас говорить с тобой».

Такой прием пришелся не по душе Кирьякосу. Он ожидал, конечно, что сестра с тревогой станет расспрашивать его о подготовке к похоронам. Тогда он, поджав губы, ответит ей: «Все улажено, Тасия».

Безразличие сестры возмутило его. Он бегал, хлопотал, принял на себя все расходы, а жене покойного и сыну – креста на них нет – все нипочем.

– Гм… Занят! Забастовка! – проворчал он и сел, надувшись. – И вам не совестно? Хорошо, Тасия, предположим, я заболел бы. Кто бы тогда позаботился обо всем?

– Да, но люди знают, что ты на ногах, можешь похлопотать, потратиться, – ядовито вставила его жена.

Тасия не промолвила ни слова, только выпрямилась и посмотрела на них.

– Во всяком случае, я все устроил. Гм! Ну и жулик этот хозяин похоронного бюро… Трешку за то, трешку за это… Готов раздеть тебя. – Он долго перечислял расходы, которые разорили бы его вконец, если бы он не сократил их елико возможно. При упоминании каждой новой суммы лицо Евлампии становилось все более свирепым. – Отпевание будет в час дня в кладбищенской церкви… – продолжал он.

Теперь Тасия растерянно повернулась в его сторону.

– Но, Кирьякос, – перебила она брата, – недавно забегал Бабис и сказал мне, что его перенесли к святому Лефтерису.

– Что ты говоришь! Кто его перенес? Кто распорядился?

– Сами рабочие…

– А кто будет платить?! Да ты знаешь, сколько стоят похороны у святого Лефтериса?

– Не спрашивай меня, Кирьякос, я ничего не знаю, – прошептала Тасия, бессильно уронив голову на грудь.

Евлампия метала громы и молнии, а Кирьякос так поджал губы, что кончик его носа спрятался в пышных усах.

– Пойди скорей и скажи им, чтобы немедленно забрали его оттуда! – накинулась Евлампия на мужа. – Это твой сын виноват, Тасия. Он должен был прийти к нам с утра и договориться обо всем со своим дядей.

– Ах, прошу вас, я не могу больше слышать этих разговоры.

– Нет, уж ты послушай, Тасия. Раз хочешь пускать пыль в глаза, выкладывай вперед денежки, а потом хорони своего муженька с музыкой, как короля какого, – не унималась Евлампия. – Кирьякос не обязан…

– Не виноват Бабис. Это устроил профсоюз, – прошептала растерянно. Тасия.

Еще некоторое время продолжались бесполезные пререкания. Хмурый сапожник ходил взад-вперед по комнате. Конечно, он понял, что, раз профсоюз организовал похороны, ему теперь незачем идти в церковь. Он не высказал вслух своих соображений, ему не нравилась эта история.

Прежде всего он лишался удовольствия присутствовать при печальном обряде в роли главного лица. А кроме того, его мучило и кое-что другое. Людей, которых общественные организации хоронят за свой счет, он признавал «выдающимися», а разве мог он подозревать в своем зяте нечто подобное? Человек темный, эгоистичный, злобный и алчный, Кирьякос, захватив долю наследства Тасии, жил все равно впроголодь, припрятывая каждый грош; чтобы не слышать ворчания жены, он проводил время или в кабаке, или в сапожной мастерской; купил земельный участок, голосовал всегда за самые консервативные партии и вот теперь, в трудную минуту, явился похвастать – перед кем? Перед слабым существом, перед своей сестрой: ведь прежде она жила в его доме на положении служанки и всю жизнь считала себя неудачницей, его же – образцом ума, добродетели и здравомыслия, а своего покойного мужа – пропащим человеком. Кирьякос требовал уважения к себе, в особенности после того, как он принял на себя все расходы по похоронам зятя, а у его родственников гроша за душой не оказалось.

Евлампия опять набросилась на мужа, чтобы он пошел и уладил недоразумение, но он продолжал шагать из угла в угол.

– Отстань. Придет Бабис, и мы узнаем, в чем дело, – пробурчал он.

Как только в комнату вошел племянник, Евлампия вскочила.

– Кто будет расплачиваться в церкви? – был ее первый вопрос.

– Ну ладно, ладно, Евлампия, я переговорю с ним сам, не торопись, – пробурчал Кирьякос, выведенный из терпения вмешательством жены в чисто «мужские» дела.

Бабис был болезненный подросток с живыми черными глазами; по улице он ходил всегда быстрым шагом, наклонив немного голову и размахивая руками, как веслами. Чтобы отдышаться, он остановился на пороге и тут был, застигнут врасплох вопросом тетки. Но тотчас по лицу матери Бабис понял, что она расстроена разыгравшейся здесь сценой.

Он подбежал к ней и, став на колени, сжал ей руки.

– Что случилось? – спросил он.

Закрыв глаза, Тасия покачала головой, словно говоря: «Ничего, ничего, успокойся, а они пусть болтают, что им вздумается». Но Бабис пришел в негодование.

– Что это они забеспокоились вдруг о нас? – произнес он достаточно громко, чтобы дядя с женой его услышали.

И, презрительно посмотрел на Кирьякоса, он сказал ему, что никто не просил его бегать по похоронным бюро и лезть не в свое дело. Что касается расходов на церковь пусть дядя успокоится: и речи нет о том, чтобы просить у него хотя бы грош.