Она действительно была вне себя; Вертен испугался, что девушка упадет в обморок.

— Сделайте несколько глубоких вдохов, фройляйн Шиндлер, — посоветовал он, следуя испытанному рецепту Берты. — Глубокие вдохи. Следуйте моему счету.

К тому времени как он сосчитал до десяти, она достаточно успокоилась для того, чтобы рассказать ему, что же произошло.

От ее истории у него мурашки побежали по коже. Еще один композитор. Еще одна возможная мишень.

Александр Цемлинский проживал со своей недавно овдовевшей матерью и сестрой Матильдой на Вайссгерберштрассе, расположенной в Третьем округе, но с видом через канал на Леопольдштадт, еврейский квартал, откуда они недавно переселились. Эта семья являла собой странную смесь рас и вероисповеданий, присущую многим жителям Вены. Отец, Адольф, умерший в начале лета, был сыном католиков, но влюбился в Клару, дочь средиземноморского еврея и мусульманки. Вся семья приняла иудаизм, в котором и был взращен Цемлинский.

Цемлинский, как однажды сообщил Вертену Краус, был многообещающим композитором. Будучи тремя годами старше Крауса, он учился в Венской консерватории, удостаивался премий и похвал за свои сочинения, а этим летом был назначен музыкальным директором «Карлтеатра» — ошеломляющее достижение для человека, которому только что исполнилось двадцать восемь лет. Ходили слухи, что его опера «Это было однажды» должна быть следующей зимой поставлена Малером в Придворной опере. Как и Малер, Цемлинский отрекся от иудаизма, чтобы облегчить ассимиляцию.

Когда Вертена провели в комнату композитора в квартире его семьи, он обратил внимание на то, что все стены этого кабинета, объединенного со спальней, были покрыты самыми разнообразными украшениями. Целая стена была завешана лавровыми венками; на второй находились портреты композиторов, которых молодой человек, несомненно, уважал: центральное место занимал Иоганнес Брамс, ибо, по сообщению Крауса, он первым открыл талант Цемлинского. Там же присутствовал и Вагнер, представленный на фотогравюре с веточкой омелы, прикрепленной на верху рамки, как будто портрет был рождественским подарком. [83] На письменном столе красовался бюст Брамса рядом с портретом молодой и чрезвычайно привлекательной женщины.

Это была Альма Шиндлер.

Сам композитор, во все свои пять футов два дюйма, вытянулся на тахте; его лоб украшал огромный пластырь. Краусу доставляло удовольствие шокировать Вертена рассказами о небывалых амурных похождениях этого коротышки, ибо, невзирая на незначительный рост и до неправдоподобия безобразное лицо, Цемлинский притягивал к себе красивых или по крайней мере страждущих плотских утех женщин, как царевич-лягушка пригожих сказочных героинь. Подбородок у него почти отсутствовал, нос был огромным и нескладным, а глаза такими выпученными, что, казалось, они вот-вот выскочат из орбит.

Вокруг него суетились несколько человек: его сестра Матильда; молодая певица-сопрано, которую представили как Мелани Гуттманн (как Вертен выяснил позже, она являлась невестой Цемлинского), и осанистый, начинающий лысеть молодой человек с пристальным взглядом и с отложным воротничком — господин Арнольд Шенберг, бывший ученик Цемлинского и член небольшого оркестра Цемлинского «Полигимния». По тому, как Матильда и Шенберг обменивались взглядами в течение визита Вертена, а их руки нечаянно встречались, когда поправляли одеяло на пострадавшем или подавали ему стакан воды, адвокат сделал вывод, что у них уже завязался роман.

Маленький, тесно переплетенный мирок венской музыки и музыкантов.

Барышня Шиндлер коротко представила присутствующих, но, как только Цемлинский проявил поползновение заговорить, вмешался Шенберг:

— Мы говорили вам, что в этом нет необходимости, фройляйн Шиндлер. Это была просто глупая случайность. Такие несчастные случаи регулярно происходят в театрах.

Голос у него был на редкость пронзительным, и говорил он с горячностью.

— Бедный Цем, — вздохнула Альма. — Это так ужасно. Я совершила ошибку, став вашей ученицей. Я приношу несчастье всем, к кому приближаюсь.

При этих словах певица Гуттманн явно разозлилась.

— Я уверена, — прошипела она, — что тому есть логическое объяснение. Мы не должны разыгрывать мелодраму. Это ни к чему не приведет.

— Успокойтесь вы все, прошу вас, — воззвал Цемлинский со своего ложа. — Кого вы привели с собой, Альма?

Вертен заговорил раньше, чем у девушки появилась возможность поведать собравшимся слишком много о его расследованиях, связанных с Малером.

— Семейный поверенный, который недавно также занялся частными расследованиями, — представился он. — Фройляйн Шиндлер опасалась, что с вами произошло нечто большее, чем простая случайность. Я согласился сопровождать ее. И уверяю вас, у меня нет никаких склонностей к мелодрамам.

— Вы говорите как адвокат, — произнес Цемлинский с неприязнью. — Это действительно так?

— Виноват, — коротко бросил Вертен.

Это признание вызвало некое подобие улыбки на тонких губах Цемлинского.

— Прекрасно, — простонал Шенберг. — Теперь к этому еще привлекли и юриста. Надо было вам вмешиваться?

Это было адресовано Альме, но та умышленно проигнорировала эти слова, опустилась на колени у тахты, взяла руку композитора в свою и поцеловала ее.