— У видного хирурга, ученика самого великого Бильрота, [86] жалуясь на проблемы с печенью в надежде, что мне диагностируют рак печени.

У Вертена на мгновение мелькнула мысль, что у Гросса помутился разум от недостатка сытной пищи. Затем он быстро сообразил, в чем дело.

— Вы имеете в виду Брамса?

— Именно. И я узнал, что невозможно симулировать симптомы рака печени. Вдобавок к тому перед тем, как Брамса погребли на Центральном кладбище, в роще музыкантов, было проведено краткое вскрытие. Достоверно, что он скончался от рака, а не от какого-то экзотического яда.

— А Брукнер? Штраус?

Гросс воздел руки к небу:

— Там будет видно.

— Что же вы тогда предлагаете?

Гросс выждал с минуту, набрал воздуха в легкие и изрек:

— Упрощение.

Желание Гросса к упрощению усилилось к тому времени, когда они возвратились в контору Вертена.

Когда они вошли, их приветствовал Тор.

— Адвокат, звонила ваша супруга. Она сказала, что это срочно.

Внезапная паника овладела Вертеном в опасении наихудшего, связанного с ее беременностью.

Гросс уловил изменившийся цвет его лица.

— Не усложняйте, Вертен. Это может означать что угодно.

В своем кабинете Вертен поспешно схватил трубку и назвал телефонистке свой домашний номер. Пока барышня соединяла их, ему показалось, что прошла вечность. Наконец он услышал звонки на другом конце линии. Один, два, три.

Госпожа Блачки наверняка стояла там в страхе, трепеща от ужаса при мысли, что это хитроумное изобретение может ударить ее электрическим током, а Берта тем временем лежала где-то без сознания или в еще худшем состоянии.

Трубку подняли на пятом звонке.

— Квартира Вертен — Майснер.

Это был голос Берты.

— С тобой все в порядке?

— Да, дорогой. Извини, что обеспокоила тебя, — прозвучало в трубке. — Дело не во мне.

— А в ком же?

— В Малере. Кто-то отравил его.

Он был похож на восковую фигуру.

Малера вынесли из зальцбургского спецэкспресса на носилках четыре солдата богатырского телосложения из Альпийского корпуса, охранявшие его. Князь Монтенуово не считался с расходами, тем более что теперь речь шла о еще одном «покушении на убийство», как он настоятельно называл это происшествие.

Лицо Малера было зеленовато-желтого цвета; грудная клетка поднималась и опускалась с видимым затруднением. Когда солдаты быстро пронесли носилки мимо Вертена на Вокзале императрицы Елизаветы, веки композитора приоткрылись и он узнал адвоката.

Его рука приподнялась, как будто подзывая его, и Вертен подошел, наклонившись над носилками.

Малер прошептал что-то, но Вертену сначала не удалось уловить смысл. Наклонившись ниже, так что дыхание Малера согревало его ухо, он наконец-то смог понять слова:

— Найдите его, Вертен, пока не окажется слишком поздно.

— Ему посчастливилось, — констатировал доктор Баумгартнер, лечащий врач в Главной больнице. — Конечно, отравление не назовешь везением, но удача заключается в том, что он откусил совсем немного от отравленной конфеты. Я полагаю, что пациент полностью выздоровеет без существенного повреждения печени.

— Вы уверены, что это был рахат-лукум? — не отставал от него Вертен.

— Результаты из лаборатории уже готовы. Положительные на наличие мышьяка. И весьма солидной дозы к тому же.

— Нам необходимо осмотреть коробку, — потребовал Гросс.

— Вам придется разговаривать об этом с… кажется, это сыскной инспектор Дрекслер.

Гросс испустил раздраженное ворчание.

— Мы можем поговорить с господином Малером?

Резкий кивок доктора мог означать только категорический отказ.

— Сейчас он отдыхает. Я думаю, что к завтрашнему утру…

Гросс не стал ждать, пока медик договорит, а порывисто повернулся и пулей вылетел из комнаты ожидания.

Скверное поведение Гросса стало причиной того, что Вертен весь залился краской.

— Я извиняюсь за бестактное поведение моего коллеги, доктор Баумгартнер.

— Вы действительно должны были заставить вашего друга успокоиться. С такими выходками он наживет себе инфаркт миокарда.

И доктор ретировался почти столь же стремительно, как и Гросс, возможно, вдогонку за своими собственными коронарными осложнениями.

Это оставило Вертена в комнате ожидания в обществе Натали Бауэр-Лехнер; Жюстина предавалась неусыпному бдению в комнате брата.