Одетые в немцев неизвестные о чем-то шушукаются, потом снимают автоматы немецкие и оставляя остальную снарягу, поднимают руки.

— Эй, пулеметчик, мы сдаемся.

— Подходите по одному, чуть ручки спустит кто, я крещение устрою очередью всем.

Ряженые не опуская руки, медленно идут вперед, подползаю и беру в руки первый же автомат, теперь встав, иду за ними.

Опять очередь поверх голов:

— Вам че не понятно, по одному и без оружия, че за, сука там с автоматом плетется?

— Это не сука, а комиссар дивизии конвоирует задержанных.

— Ой простите товарищ Каримов, не углядел сразу.

— Граждане, задержанные, руки за головы, сесть жопой на землю, не бойтесь не долго, до геморроя не дойдет, — командую я.

Они что-то ворчат, но передергивание затвора МП-шки, их отрезвляет, и они послушно задрав ручонки, садятся на попчонки (чего-то рифма рукивверховская), ну уж какая получилась.

Стоим, держим на прицеле неизвестных, тут крик из кустов, которые сзади нашего часового:

— Телинин, в чем дело?

— Товарищ сержант тут мы с товарищем комиссаром каких-то ряженых непонятков добыли, целых шесть штук.

— Здравия желаю товарищ комиссар.

— Сержант, осторожно обыскать каждого, потом связать ручки за спину.

За сержантом стоят еще около взвода, бойцов, и тоже держат на прицеле неизвестных, сержант передает МП в руки ближайшему бойцу, и доставая (хозяйственный сержантик) шпагат, командует бойцам:

— Обыскать, от сапогов до пилоток, что бы ни одного шва не пропустили. И что бы даже зубочисток не осталось, — говорю я и думаю, а тогда зубочистки были или потом появились? Хотя вроде когда Гаспара Колиньи убивали в Варфоломеевскую ночь, у него в зубах она была.

Скоро привели всех шестерых пойматиков в расположение, а Елисеев шляется где-то, далеко, и их колоть их пока некому, потому загнали неизвестных в землянку. Их главный, белобрысый улыбчивый тип ростом с меня (где-то 180 см), но признаю поширше, дубок такой, просит позвать им нашего командира.

— Слушай, Некто, может тебе товарища Сталина позвать, или на Лаврентию Павловича согласишься?

— Товарищ комиссар, мне нужно срочно поговорить с командиром подразделения.

— У тебя Некто, нет документов, ты в форме противника, но говоришь по-русски, как мне тебя допустить к полковнику?

— Ну не имею права я говорить, комиссар, пойми я наш, но нельзя говорить мне.

— О как, даже комиссару дивизии?

— Товарищ комиссар поймите, не могу и все.

— Вольному воля, а спасенному реабилитационный центр.

— Что, не понял, товарищ комиссар, что за центр?

— Лево-троцкистский центр!!! Неважно, сержант, вот этому свяжите еще и ноги, и проверьте ручки, и затем его за мной в штаб ведите.

Сержант добросовестно стреножил блондюка, и обменяв МП, на мосинку начал конвоировать того.

Сзади семени ножками блондюк, его подгоняет мосинкой сержант, так и дошли до штаба, там полковник сидит, и грозный как Грозный (опять тавтология).

— Товарищ полковник, с утра задержали шесть подозрительных, в немецкой форме, все говорят на нашем, и этот очень просился к вам.

— Ну присаживайся неизвестный, комиссар садись тоже.

— Я бы попросил, поговорить с вами товарищ полковник, без комиссара.

— А ты кто такой, чтобы меня просить выгнать отсюда комиссара? Я тебя в первый раз вижу, а с комиссаром прошел ад. Сержант, передай старшине, пусть нам завтрак на троих пришлют сюда, тут поговорить надо.

Специально ждем, когда один из подручных старшины накроет нам стол, и когда он уходит стуча сапогами, полковник начинает:

— Ну имярек, давай говори кто ты и чего хотел, — ему руки развязали, но за дверью сержант с автоматом стоит, да и мы с полканом пистоли наготове держим.

— Я капитан НКВД Серов Василий Аристархович, заброшен центром, у нашей группы тут спецзадание. Я даже открываться права не имел, но ваши часовые так лихо нас раскрыли и взяли.

— Кто автор изъятия мнимого капитана НКВД?

— Рядовой Телинин, крепостник.

— Ну, понятно, капитан, тут ребята все тертые, понимаешь, немцы нас многому научили, у нас даже повара и санитарки по два-три убитых немца имеют. Зря, что ли тут немцев накосили, как колхоз сено, хоть в стога складывай. Все тут прошли ад поражений, бессилие окружения, слезы потерь, и много чего, чего дай бог избежать тебе капитан. Я и не только, никогда не забудем утро 22 июня, этот ад не простим немцам, то есть гитлеровцам.

Кстати вот этот старлей, комиссар дивизии, со своими ребятами нас и вытащили из крепости, когда мы уже все потеряли надежду. Поэтому я доверяю ему и всем нашим ребятам, больше чем Жукову, начальнику генштаба.