— А ты знаешь, — говорил дворянин, — что в моем народе говорят о таких женщинах, как ты?

И все же старый волшебник не терял осторожности. Он достаточно узнал скальперов и понимал, что узнать их не так просто. Их жизнь слишком многого требовала от них.

— Скажи мне, — напрямик спросил Ахкеймион у Галиана. — Зачем вы этим занимаетесь? Зачем охотитесь на шранков? Ведь не за награду же? Я хочу сказать, насколько мне известно, все вы покидаете такие места, как Мозх, нищими, приехав туда богачами…

Бывший ратник задумался.

— Для некоторых — деньги. Ксонгис, например, оставляет большую часть своей доли на таможне…

— Он эти деньги никогда не потратит, — вставил Поквас.

— Почему ты так го… — продолжал допытываться Ахкеймион.

Но Галиан затряс головой, недослушав.

— Твой вопрос, колдун, — глупый вопрос. Охотники за скальпами охотятся за скальпами. Бляди блядствуют. Мы никогда не спрашиваем друг друга почему. Никогда.

— У нас есть поговорка, — добавил Поквас своим звучным отчетливым голосом. — «Тропа решит».

Ахкеймион улыбнулся.

— Все возвращается к тропе?

— Даже короли надели сапоги, — подмигнув, ответил Галиан.

После этого разговор свернул на более приземленные материи. Некоторое время Ахкеймион слушал, как охотники спорят, кто подлинный наследник величия Древнего Севера: Три Моря или Зеум. Старая игра, в которой люди похваляются пустяками, коротая время за этим беззлобным соревнованием. Странно, должно быть, было безжизненному Кил-Ауджасу после веков гробовой тишины слышать эти суетные и мелкие разговоры и еще непривычнее — ощущать ласкающее прикосновение света. Может быть, поэтому вся артель умолкла скорее, чем потребовала усталость. Когда разговоры подслушивают, говорить труднее, и это усилие, хотя и едва уловимое, быстро накапливается. А это темное подземелье подслушивало их, то ли в полусонной дреме, то ли с затаенной злобой навострив уши.

Судя по выражению на лице Сомандутты, он чуть не заплакал от отчаяния, когда Мимара оставила его и вернулась к своему «отцу».

С тех пор как она присоединилась к экспедиции, они спали бок о бок, но сегодня почему-то легли, наконец, лицом к лицу — Ахкеймион находил это положение чересчур интимным, но Мимару оно, кажется, ничуть не беспокоило. Этим она напомнила ему свою мать, Эсменет, — привычки представительницы ее ремесла окрашивали многое из того, что она говорила и делала. Носила свою наготу столь же беззаботно, как кузнец — кожаный фартук. Говорила о членах и совокуплениях, как обсуждают каменщики мастерки и арки.

Словно грубые мозоли в тех местах, где у Ахкеймиона была нежная ранимая кожа.

— Какое все… — задумчиво проговорила Мимара. Глаза у нее как будто следили за пролетающими привидениями.

— Что — все?

— Стены… Потолки. Все-все, руки, ноги, лица, все высечено из камня, одно над другим… Сколько труда!

— Так было не всегда. Волчьи Ворота — пример того, как они некогда украшали свои города. Только когда они начали забывать, они перешли к этой… этой… избыточности. Это — их хроники, рассказ об их делах, великих и малых.

— Тогда почему просто не рисовать фрески, как мы?

Ахкеймион мысленно одобрил вопрос — к нему возвращалась еще одна позабытая привычка.

— Нелюди не видят живописных изображений, — сказал он, по-стариковски пожав плечами.

Хмурая улыбка. Несмотря на то что у Мимары гнев словно прокатывал с изнанки по любому выражению лица, этот недоверчивый вид, тем не менее, всегда непостижимым образом позволял надеяться на ее беспристрастность.

— Это правда, — сказал Ахкеймион. — Рисунки для их глаз — не более чем невнятная бессмыслица. Хотя нелюди напоминают нас, Мимара, но они намного больше от нас отличаются, чем ты себе представляешь.

— Послушать тебя, так они страшные.

К нему подступила знакомая когда-то теплота, которую он почти забыл: ощущение, что он поддерживает другого не руками, не любовью и даже не надеждой, а знанием. Знанием, которое давало мудрость и хранило от несчастий.

— Наконец-то, — сказал он, закрывая глаза, которые улыбались. — Она слушает.

Он почувствовал, как ее пальцы сжали ему плечо, как будто в шутливом укоре, но на самом деле, подтверждая сказанное. И тогда что-то внутри стало нарастать, требуя, чтобы он не открывал глаза, притворяясь, что спит.

Он понял, что был одинок. Одинок.

Все эти последние двадцать лет…

— Место, где мой род может пережить меня, — сказал верховный король.

Сесватха нахмурился, мягко запротестовав:

— Тебе нет нужды бояться…

Ахкеймион откинулся на спинку кресла, заставил свои мысли оторваться от сложного положения на стоящей между ними доске для бенджуки. Большинство отдельных кабинетов во флигеле у королевского храма представляли собой не более чем щели между стенами циклопической кладки, и кабинет Кельмомаса не был исключением. Уходящие под потолок полки со свитками лишь усиливали сходство с кельей.