— Хорошо. Мама спит крепко. Она не знает, что мы здесь ведем секретный разговор… Мы можем поговорить. А теперь давай посмотрим, почему ты думаешь, что быть хорошим человеком значит быть счастливым?

— Я всегда так думал.

— Но теперь учись думать иначе. Иногда человек, который все время улыбается и выглядит самым счастливым во всем городе, в действительности обременен тягчайшим грузом грехов. Есть улыбки и улыбки. Хохочущий весельчак, рубаха-парень только на виду таков, а остальное время он прячется ото всех. У него свое веселье и своя вина. Люди, Уилл, любят грех, о, как они любят грех любого обличья, размера, цвета и запаха. Наступают времена, когда нам больше подходят корыта, чем столы. Слушаешь иной раз человека, слишком громко превозносящего других, и думаешь, не вышел ли он только что из свинарника, где стоит его корыто. С другой стороны, несчастный, бледный, обманутый человек, идущий рядом, человек, который видит всю вину и грех окружающих — он зачастую и есть тот самый хороший человек с большой буквы, Уилл. Ведь быть хорошим — это ужасно трудно; люди напрягаются изо всех сил и в результате иногда ломаются. Я знал таких. Ты работаешь вдвойне, и тебе так тяжело, будто ты фермер и одновременно его свинья. Я думаю, что пытаться быть хорошим — это все равно что попробовать однажды ночью взбежать по стене. Человек с высокими запросами иной раз теряет присутствие духа из-за ничтожного волоска, упавшего на него. Он не может позволить себе заботу о себе, он не станет вызволять себя из западни, куда угодил во время молитвы.

А как было бы замечательно, если бы ты мог просто быть прекрасным, поступать прекрасно, просто так, не думая. Но это трудно, верно ведь? Ведь бывает, что в холодильнике остается последний кусок лимонного торта, но он не твой, и ты лежишь среди ночи весь в испарине, и тебе ужасно хочется его съесть, стоит ли говорить об этом? Или — жаркий весенний день, а ты прикован к школьной парте, вдалеке же течет река, такая прохладная, гремящая водопадом. Мальчишки слышат ее зов за целые мили… Минута за минутой, час за часом, всю жизнь, это никогда не кончается, и никогда не прекращается, и каждую секунду ты должен выбирать, и в следующую, и в следующую, быть хорошим или быть плохим — это и есть то, о чем тикают часы, то, о чем они говорят нам. Давай, купайся или сиди на жаре, ешь кусок торта или лежи голодный и честный. Итак, ты остаешься на месте, но, сказать тебе, в чем тут секрет? Однажды, оставшись на месте, не думай о реке или о куске торта. Потому что иначе ты сойдешь с ума. Сложи все реки, в которых никогда не купался, все несъеденные пирожные, и ты получишь мой возраст, Уилл, получишь, то, что прошло мимо. Но ты можешь утешиться, подумав об опасностях, которых избежал — ведь много раз ты мог бы утонуть в реке или смертельно простудиться от замороженного лимонного торта. И преодолев глупое малодушие, может быть, ты воздержишься от желания воспользоваться всем, чем только возможно, и остановишься, подождешь; играй же в эту игру, но только осторожно.

Посмотри на меня: я женился, когда мне было тридцать девять, Уилл, понимаешь, тридцать девять! Но я был так занят борьбой с самим собой, ведь на трех шагах я спотыкался дважды, что решил не жениться, пока не преодолею себя и не стану навсегда хорошим. Слишком поздно я убедился в том, что нельзя ждать, пока достигнешь совершенства, нужно просто выбежать на улицу, падать и подниматься, и чтобы рядом был еще кто-то… Итак, однажды вечером я оторвался от великого поединка с самим собой, и когда твоя мать пришла в библиотеку за книгой, то вместо книги получила меня. И я увидел тогда, а ты видишь сейчас, наполовину плохого мужчину и наполовину плохую женщину, сложив хорошие половинки которых, получаешь одного человека со всем тем хорошим, что было раньше у двоих. Это и есть ты, Уилл. И странная вещь, сынок, и печальная. Ты всегда убегаешь далеко, а я сижу на крыше и пытаюсь приспособить книги вместо черепицы, и я довольно скоро понял, что ты, Уилл, мудрее, лучше и быстрее, чем я когда-либо буду.

Папина трубка погасла. Он замолк, чтобы выбить ее и снова набить табаком.

— Нет, сэр, — сказал Уилл.

— Да, — возразил отец. — Я был глуп и не знал этого. И мой здравый смысл подсказывает по этому поводу; ты мудрый.

— Забавно, — проговорил Уилл после долгого молчания. — Ты рассказал мне сегодняшней ночью больше, чем я тебе. Я еще немножко подумаю. Может быть, я скажу тебе кое-что за завтраком. Ладно?

— Ладно, если ты захочешь.

— Потому что… я хочу, чтобы ты был счастлив, папа.

Он стыдился слез, которые навернулись ему на глаза.

— Со мной все будет в порядке, Уилл.

— Я бы сделал все на свете, лишь бы ты стал счастливым.

— Уилл, Уильям… — Папа опять раскурил свою трубку, некоторое время наблюдал, как душистый дым растворяется в ночном воздухе, а потом продолжил. — Просто скажи мне, что я буду жить вечно. И все будет хорошо.

Его голос, подумал Уилл, я никогда не замечал — ведь он того же цвета, что и его волосы.

— Па, — сказал он, — не говори так печально.

— Просто я печальный человек. Я читаю книгу, и она делает меня печальным. Смотрю фильм — печально. Игры? Они все во мне переворачивают.

— А есть что-нибудь, что не делает тебя печальным? — спросил Уилл.

— Лишь одно. Смерть.

— Ну, ты даешь! — удивился Уилл. — Я-то думаю, что причина как раз в этом.

— Нет, — сказал человек с голосом, так подходившим к его волосам. — Смерть делает печальным все остальное. Но сама по себе она только страшит. Если бы не было смерти, все остальные вещи не старились бы, не портились, не ветшали…

И вот приходит карнавал, подумал Уилл, со Смертью как с кнутом в одной руке, с жизнью как с пряником в другой; одной рукой пугает, протягивает другую, чтобы у тебя потекли слюнки, Карнавал приходит сюда, у него полны обе руки.

Он вскочил.

— Послушай, папа! Ты будешь жить всегда! Верь мне, не сомневайся! Конечно, ты был немного нездоров, но ведь это прошло. Конечно, тебе пятьдесят четыре, но ведь это еще не старость. И еще одно…

— Что, Уилл?

Отец ждал. Уилл колебался. Он кусал губы и затем вдруг выпалил:

— К карнавалу и близко не подходи!

— Странно, — сказал отец, — я тоже хотел тебе это сказать.

— Я не вернулся бы туда и за миллиард долларов!

Однако, подумал Уилл, это не помеха для карнавала, который рыщет по городу, чтобы прийти ко мне.

— Папа, обещаешь?

— Почему ты не хочешь, чтобы я туда пошел, Уилл?

— Это я расскажу тебе завтра или на той неделе, или в будущем году. Только доверься мне, папа.

— Хорошо, сынок, — отец взял его за руку, — обещаю тебе.