— Ладно, Дэн Темпер, маскарад окончен!

Окаменев от ужаса, я молчал и не шевелился.

— Я сбросил вид Аллегории и принял свой собственный, — продолжал Дархэм, — на самом деле это я все время говорил. Я был Аллегорией, которую ты отказался узнать. Я — твой старый учитель! Но, как и тогда, ты всегда наотрез отказывался понимать какие–либо аллегории.

Ну а как тебе понравилась эта, Дэни? Послушай! Ты пробрался на борт ладьи Дархэма–Харона, этой угольной баржи, и залез в мешок, в котором хранились кости твоей родной матушки. И ты выбрасываешь ее кости за борт! Ты отказал ей в воскресении. Разве ты не видел ее имени на этикетке? И почему ты это сделал? Подсознательно или с умыслом? Так вот, Дэнни, мальчик мой, ты снова там, откуда начал, — в чреве своей матери, где, как мне кажется, ты снова хотел бы оставаться. Откуда я все это знаю? Крепись, ибо тебя ждет настоящее открытие. Я был доктором, тем самым психологом, который тебя готовил для заброски на эту территорию.

Мне было трудно всему этому поверить. Профессор всегда был добрым, кротким и забавным, любителем всяких каламбуров и шуток. Однако мне сейчас было не до его юмора. Я чувствовал, что вот–вот утону в Вареве. Пожалуй, в этой шутке он зашел слишком далеко.

Я, как мог, сказал ему об этом своим глухим голосом. На что Дархэм заявил:

— Жизнь — вот единственно настоящее! Жизнь — вот единственно важное! Это ты сам всегда говорил, Дэн. Посмотрим же сейчас, какой смысл ты вкладывал в эти слова? Ладно, слушай, сейчас ты ребенок, который должен родиться. Или ты намерен оставаться в этом мешке и умереть, или вырвешься все же из этих околоплодных вод в жизнь? Теперь посмотрим на это несколько иначе, Дэн. Я — акушерка, но руки мои связаны. Я не могу непосредственно способствовать твоему появлению на свет. Мне приходится делать это как бы символически. В определенной степени я могу помочь, но тебе, еще не родившемуся ребенку, вероятно, придется только догадываться о значении некоторых моих слов.

Мне захотелось крикнуть, чтобы он перестал паясничать и выпустил меня. Но все же я этого не сделал. У меня есть своя гордость. Я только сипло спросил его:

— Чего вы хотите от меня?

— Ответь на вопросы, которые я в облике Аллегории и Осла задал тебе. Тогда ты сможешь освободить себя. И будь уверен, что я за тебя развязывать этот мешок не буду.

Что это он тогда сказал? Я неистово обшаривал закоулки своей памяти, но Варево, разлившееся по всему мешку, затрудняло мое мышление. Мне хотелось закричать и порвать мешок голыми руками. Но если я сделаю это, то это будет моим падением, после чего мне уже не воспрянуть.

Я сжал кулаки, сосредоточился и стал прокручивать в своем мозгу события той вчерашней безумной ночи, пытаясь вспомнить, что же говорили Аллегория и Поливайносел.

Что это было? Что?

Аллегория сказал: «Куда вы хотите пойти сейчас?»

А Поливайносел, гоняясь за мной по Адамс–стрит, окликал меня: «Дружочек, а что теперь?»

Ответ на вопрос сфинкса одно слово — человек!

Аллегория и Осел изложили свои вопросы подлинно научным способом, так, чтобы в них содержался ответ.

И ответом этим было то, что человек на самом деле более чем человек. Он способен на многое.

И в следующую секунду, будто понимание этого включило какой–то мощный двигатель во мне, я отторг от себя условный рефлекс и глотнул добрых пол–литра Варева, будто для того, чтобы утолить жажду, и еще и потому, что захотел отбросить от себя остатки тормозящих условных рефлексов. Я велел бутылке, чтобы она перестала хлестать фонтаном. И. разорвав мешок так, что куски его разлетелись далеко, я поднялся на ноги.

Рядом стоял, улыбаясь, Махруд: я узнал в нем своего старого профессора, хотя теперь он вырос почти до двух метров, на голове у него была копна длинных черных волос, и он несколько подправил черты своего лица, чтобы выглядеть привлекательнее. Рядом с ним стояла Пегги. Она походила на свою сестру Алису, только волосы у нее казались рыжее. Это была очень красивая девушка, но я всегда предпочитал брюнеток, Алису в частности.

— Ты все теперь понял? — спросил он.

— Да, — кивнул я, — но не нужно было столько символизма и чисто внешних эффектов, чтобы поразить воображение. Ведь вы меня все равно бы воскресили.

— Да, но тогда ты уже никогда бы не стал богом. И не наследовал бы мне.

— Что вы хотите этим сказать?

— Пегги и я умышленно вели тебя и Алису к этой развязке, чтобы у нас был кто–нибудь, кто мог бы продолжить здесь нашу работу. Нам слегка уже надоело то, что мы здесь делаем, но мы понимаем, что нельзя просто так все бросить. Поэтому я и избрал тебя в качестве своего преемника. Ты — совестливый, ты — идеалист, и ты открыл в себе сокрытые ранее возможности. У тебя будет даже получаться, пожалуй, лучше, чем у меня. Ты создашь мир более прекрасный, чем сумели мы. Ведь ты человек серьезный, а меня всегда тянуло к шуткам и каламбурам.

Пегги и я, — продолжал Дархэм, — хотим отправиться в своего рода Большое Турне, чтобы навестить прежних земных богов, которые рассеяны по всей Галактике. Все они, ты понимаешь, молодые боги по сравнению со Вселенной. Можно сказать, что они только закончили школу и теперь посещают центры подлинной культуры, чтобы отшлифовать свое мастерство.

— А что же будет со мной?

— Ты теперь Бог, Дэнни. Ты теперь сам принимаешь решения. А у нас с Пегги есть много мест, куда мы хотели бы отправиться.