Дверь никогда не запиралась. Ни один карренец, который не чувствовал себя достойным, не осмеливался войти туда. Даже избранные при входе подвергались страшной опасности.

Босита не очень привередлива в еде, и она часто голодна — такова была пословица на планете. Тот, кто произносил ее, никогда не объяснял смысла пословицы, хотя было ясно, что он знает гораздо больше, чем говорит. Возможно, он боялся, так как после высказывания всегда следовал жест, который должен был защитить от гнева богини.

Раньше Джон Кармода был убежден, что религия на этой планете, как и все остальные религии, была основана на мошенничестве, а уж потом — на суеверии. Теперь он уже не был так уверен в этом. На этой планете происходило слишком много такого, чего не могло произойти нигде.

Его вытянутая рука коснулась стены. Камень был теплый, чересчур теплый, как будто по другую сторону стены был разложен костер.

Он толкнул, и стена поддалась. Открылась дверь. Ни один луч света не пробивался из–за двери — там было темно, как и здесь.

Он долго стоял, придерживая дверь, не решаясь войти, но и не желая оставаться на месте здесь. Если он войдет и дверь закроется, он может оказаться в западне.

— Черт побери! — воскликнул он. — Все или ничего.

Джон открыл дверь шире и вошел. Дверь двигалась абсолютно бесшумно. Он не слышал, как она закрылась за ним. Как ее открыть снова, он не имел понятия. Он попытался, но безуспешно.

Сначала он хотел включить фонарик, чтобы увидеть, кто приближается к нему, и иметь возможность парировать первый удар. Но затем решил, что это глупо. Если он проник сюда незаметно, то не следует обнаруживать себя. Нет, нужно двигаться в темноте, темнота его союзник. Он — кот, остальные — мыши.

Он медленно двинулся вперед, останавливаясь через каждые три шага. Чтобы прислушаться. Он слышал пульсацию крови в своем теле и даже биение сердца.

А может, это его сердце?

Эти звуки были похожи на бой далекого, обтянутого мягкой шерстью барабана. И эти звуки постепенно приближались к нему. Кармода повернулся, стараясь определить источник звука. Или это фантом звука? А может, это звук какой–нибудь машины, в которой мерно движется поршень?

А может быть, подумал он, эта комната просто резонансная камера, где воспринимаются и усиливаются звуки его собственного сердца.

Нет, это абсурд.

Тогда что это?

Движение воздуха охлаждало его потное лицо. В комнате было ни жарко, ни холодно, но дышал он так, как будто ему было очень жарко, и в то же время его охватывал озноб, как будто ему было холодно. Более того, он ощущал странный запах, который ему встретился впервые в жизни. Этот запах смешивался с запахом древности, запахом старых каменных стен.

Он беззвучно выругался и остановился, стараясь подавить дрожь. Ему это удалось, но теперь сам воздух вокруг него стал дрожать.

Может, это тот самый эффект, с которым он уже не раз сталкивался? Эффект, когда воздух начинал сгущаться, поблескивать и как будто превращаться в зеркало. Неужели Мэри снова возникнет перед ним? И в этом мраке!

Но он тут же усмехнулся.

Я убью ее, подумал он. Убью. От нее не останется ничего, кроме лужи крови. Я уничтожу ее насовсем. Ей уже не из чего будет образовываться снова.

Не заботясь больше ни о чем, он достал из кармана фонарик. Тонкий луч прорезал пространство комнаты и уперся в стену из телесно–белых камней с красными прожилками.

Он провел лучом по комнате. Остановил луч на каменной статуе метров пятьдесят высотой. Огромная голая женщина с большим количеством разбухших грудей. Одной рукой она вытаскивала из себя плачущего младенца, другой прижимала к себе второго. Первый младенец плакал от ужаса, так как рот женщины был открыт и из него торчали острые клыки, которыми она хотела откусить младенцу голову.

Другие младенцы облепили ее тело. Некоторые припали к ее грудям, другие тщетно пытались взобраться на эти груди, огромные, как горы.

Лицо богини Боситы могло бы служить экспонатом для изучения раздвоенности личности. Один ее глаз, которым она смотрела на плачущего младенца, был страшен. Другой глаз, полуприкрытый ресницами, спокойно, по–матерински, смотрел на младенца, припавшего к груди. Одна сторона лица была приятная, другая — свирепая.

— О’кей! — пробормотал Кармода. — Так вот она какая, великая богиня Босита. Зловонный идол вонючих язычников!

Луч фонарика опустился. Каждую ногу богини охватывали два ребенка лет по пяти, если судить по их размерам, Месс и Алгул. Оба смотрели на богиню со страхом и надеждой.