Так что Группа поддержки была полный отстой, и через несколько недель я готова была топать ногами и кричать от необходимости ходить туда. На самом деле, в ту среду, когда я встретила Августа Уотерса, я старалась пропустить Группу изо всех сил, сидя на диване с моей мамой во время третьего этапа двенадцатичасового марафона прошлого сезона Топ-модели по-американски, который, надо сказать, я уже видела, но это без разницы.

Я: «Я отказываюсь посещать Группу поддержки».

Мама: «Один из симптомов депрессии — это отсутствие интереса к активности».

Я: «Пожалуйста, можно я просто посмотрю Топ-модель по-американски? Это активность»

Мама: «Телевизор — это пассивность».

Я: «Грр, мам, ну пожалуйста».

Мама: «Хейзел, ты же подросток. Ты больше не маленький ребенок. Тебе нужно заводить друзей, выбираться из дома и жить своей жизнью».

Я: «Если хочешь, чтобы я была настоящим подростком, не посылай меня в Группу поддержки. Купи мне фальшивые права [1] , чтобы я могла ходить в клубы, пить водку и принимать травку».

Мама: «Травку не принимают, а курят, для начала».

Я: «Вот видишь, я бы знала это, будь у меня были фальшивые права».

Мама: «Ты идешь в группу поддержки».

Я: «Грррррррр».

Мама: «Хейзел, ты заслуживаешь нормальной жизни».

Это заставило меня заткнуться, хотя у меня и не получилось понять, каким таким образом посещение Группы поддержки означало нормальную жизнь. Все же я согласилась пойти — после того, как отсудила себе право посмотреть в записи те полтора эпизода ТМА, которые пропущу.

Я ходила в Группу поддержки по той же причине, по какой однажды позволила медсестрам с едва ли восемнадцатью месяцами образования травить меня экзотически названной химией: я хотела сделать моих родителей счастливыми. Хреново умирать от рака, когда тебе шестнадцать, но еще хреновее, когда твой шестнадцатилетний ребенок умирает от рака.

Мама въехала на круговой подъезд к церкви в 16:56. Я притворилась на секунду, что вожусь с кислородным баллоном, чтобы убить время.

— Хочешь, я занесу его за тебя?

— Нет, все нормально, — сказала я. Цилиндрический зеленый баллон весил пару кило, и у меня была маленькая стальная тележка, чтобы везти его рядом с собой. Он доставлял мне два литра кислорода в минуту через канюлю, прозрачную трубку, которая разделялась на двое у меня за шеей, оборачивалась вокруг ушей и снова соединялась в моих ноздрях. Этот гаджет был необходим, потому что из моих легких, вообще-то, хреновые легкие.

— Я люблю тебя, — сказала она, когда я вышла.

— Я тебя тоже, мам. Увидимся в шесть.

— Заведи друзей! — сказала она через опущенное стекло, пока я уходила.

Я не хотела спускаться на лифте, потому что лифт — это вроде как дело для Последних дней, так что я пошла по лестнице. Я схватила печенье и налила немного лимонада в бумажный стаканчик, а затем оглянулась.

Какой-то парень глазел на меня.

Я была вполне уверена, что никогда раньше его не видела. Высокий и достаточно мускулистый, он заставлял пластиковый стул для первоклашек, на котором он сидел, казаться еще меньше, чем он был на самом деле. Красновато-коричневые волосы, короткие и прямые. Он выглядел моим ровесником, может на год старше, и сидел в вызывающе скромной позе: копчиком на самом краю стула, одна рука наполовину в кармане темных джинсов.

Я отвернулась, внезапно осознав тысячу моих недостатков. На мне были старые джинсы, которые когда-то сидели в обтяжку, а теперь болтались в странных местах, и желтая футболка с названием группы, которая мне даже больше не нравилась. А еще мои волосы: эта стрижка под пажа, и я даже не удосужилась их, что-ли, расчесать. Более того, у меня были до смешного огромные щеки, как у бурундука: побочный эффект лечения. Я выглядела как нормальный человек с воздушным шаром вместо головы. И это еще если забыть про мои опухшие лодыжки. Но все же, я украдкой взглянула на него, а он продолжал на меня пялиться.

Я вдруг поняла, почему это называется зрительный контакт.

Я вошла в круг и села рядом с Айзеком, за два сиденья от парня. Снова подняла глаза. Он все еще на меня смотрел.

С позволения сказать, он был просто красавчик. Некрасивый парень таращится на тебя безжалостно, и это, в лучшем случае, неловко, а в худшем, напоминает нападение. А красивый парень…ну.

Я достала телефон и нажала на кнопку, чтобы он показал время: 16:59. Круг наполнился неудачливыми детьми от двенадцати до восемнадцати, и затем Патрик начал с молитвы безмятежности: Господи, даруй мне душевный покой, чтобы принять то, что я не могу изменить, смелость, чтобы изменить то, что я могу, и мудрость, чтобы отличить одно от другого. Парень все еще глазел на меня. Я почувствовала, что краснею.