Смазкой для клинков тех злых, крутоплечая охрана в дверях оказалась. Попятнали не тяжко вроде, да только у кого бурунчик сбоку шеи вскипал, кто на ослабевших ногах оседал, распахнутой глоткой усмехаясь, кто кишки обратно запихивал, а кто безуспешно воздух втянуть пытался, не понимая как такая маленькая дырочка вдохнуть не дает. А за дверью их вообще как грязи оказалось. Маневра не было. Сначала не было. Когда они меня наружу вытеснить хотели. А вот потом, когда передние под ноги повалились, свободнее стало. Взбесился я. И совсем свободно стало, когда они попытались наверх отступить. Всех догоним, всех попотчуем. Только ребята очень вежливые оказались. Нас тоже угостили.

Ох, и били меня в тот день. Ох, и досталось мне! Если бы не одежка кевларовая и обруч, что мне брат Гильденбрандт на голову напялил, в мелкий мясной фарш бы изрубили. Но выдержал. Прорубился. Двое их всего осталось. Взрослых. Седых. Умелых. И слаженно напали, пытаясь продавить мою защиту тяжелыми палашами. А я уже, признаться, устал. Полтора этажа мясом завалил. Раньше все понять не мог, как это в кино бывает, то победительный герой одного за другим врагов кладет и вдруг последний его лупцевать начинает. Только перья летят.

Теперь понимаю. Устает человек. Вот и эти двое слабость мою почуяли и уже на пару ступенек оттеснили. И в горле рык клокочет и ярость красным туманом глаза застилает, а руки не успевают железом крутить. Нет, не успевают. Не добраться мне до портфеля, видно смерть мне пришла. Привет, костлявая. Оборотни, похоже, решили, что совсем я плох стал. Один вперед посунулся, а клинок мой у него под подбородком и пролетел. Булькнул он глоткой и на меня заваливаться начал. Второй вдруг замер и тоже лицом вперед шлепнулся. Прости, стройняшка, не сегодня. А в затылке его Сашкин секач торчал.

— Ну, ты, Сашка, вообще…

— А неча, — с хрустом он выдернул тяжелую железяку, — мы со своими и без чужих разберемся.

— Скакун, помогай — раздалось снизу.

Я перегнулся через перила. Внизу в дверях яростно рубились.

Того, без рясы, видно уже не было. В дверь лезли уже не лица, хари. И по ним яростно хлестали тонкая секира и изящный меч брата Гильденбрандта. Гораздо реже, но с убийственной точностью вырывая бойца из рядов нападающих, обрушивался тяжелый двуручник брата Евпатия. Ряса его была изрублена в клочья. Да и прелат выглядел не лучшим образом. Некогда белый костюм был богато залит разноцветной кровью. С клинков при каждом взмахе брызгало.

— Помогай, Скакун, — запалено прохрипел брат Евпатий и отшагнул назад.

Я занял его место, в несколько свистящих ударов заставив нападающих отшатнуться.

— Напри на них, — рявкнул прелат.

Я послушно швырнул клинки вперед. Большеглазые отшатнулись. Неуемный старикан крюком секиры зацепил ручку двери и потянул ее к себе. Несколько клинков ударили по рукояти и со звоном отлетели. Я пинком вышиб чей-то разрубленный организм и дверь с громким щелчком захлопнулась. Торопливо вбил в скобы, закрепленные на двери, несколько подобранных палашей, потому что шикарный цифровой замок уже был разнесен страшным ударом.

Глухо простонало железо, и узкий клинок с натугой прорубил толстую дверь.

— Тьфу ты. Коготь. Бежать надо, не устоит дверь-то, — с опаской сообщил Сашка, наставляя на дверь давешний обрез.

— А, это ты, Александр Весин, оборотень. Прости, не узнал.

— Да и тебя, твое преосвященство, особо не узнаешь.

— Пойдемте, — поторопил я спутников. — Сашка, бери брата Евпатия.

— Не надо, — остановил его прелат. — Не надо.

Из множества пробоин в доспехах под черноризца натекла лужа крови. Я нажал на камень в обруче. Металлическая пленка уплыла, открыв бледное бескровное лицо с крепко сжатыми губами. Глаза остались широко открыты.

Брат Гильденбрандт положил ему руку на лоб.

— Прощай, старый товарищ, — и веки, вздрогнув, опустились.

Железо опять взвыло, разрубаемое.

— Быстрее, — тревожно сказал Сашка, — против Когтя дверь долго не выстоит.

— А ты не мало знаешь, оборотень, — задумчиво сказал прелат и вдруг рванул вперед, перескакивая через ступеньку.

Последним в квартиру влетел Сашка.

— А ты куда? — заорал я на него. — Это ж твои.

— Ага.

— А как ты с ними биться будешь?

— Нормально, — сообщил он, устанавливая на треногу мушкетон. — Нормально. Крестик помнишь? Вот то-то. Иди давай. Я здесь постою.

Абсолютно разобранный, вошел я в комнату. Здесь основательно порылись. Только вот местная нечисть совершенно не имеет опыта борьбы с несунами. Я бросился к портфелю. Там и лежала эта самая скрижаль. Под подкладкой.