Пропустив над головой столь оригинально использованный планшет, я дал ей по печени и, пока железка не прилетела обратно, слегка добавил в челюсть. Не хотелось ломать столь аппетитную шейку. Дама сложилась на пол. Вас никогда не били по печени? Тогда вам не понять всей прелести ощущений.

Нет, но какова, зараза! Она так эротично отхватила свой нокаут, что сразу захотелось воспользоваться ее беспомощным состоянием. Вероломно воспользоваться. Я в задумчивости постоял, оценивая эту любопытную идею. В грудь опять тепло толкнулось. Да что со мной? Никогда патологической сексуальной агрессивностью не отличался. В меру, все в меру. А сейчас я буквально не мог оторвать глаз от крепких даже на взгляд ягодиц, нахально вылезших из-под халата. Белья, как выяснилось, барышня не носила.

В грудь опять тепло толкнулось. Кто это у меня там? Ладонь нырнула между липучками френча и наткнулась на тяжелый, теплый крестик. Я достал его. Разглядел с удивлением. Грубо кованный, видны следы молоточка, странно уютный, защищающий. Он лежал на ладони надежным успокоением. Ко лбу, к губам, за пазуху.

А девчонка. Красивая такая девчонка. Только вот кидаться на нее не хотелось. Пусть так полежит. Я подошел к стене и увидел план эвакуации на случай пожара. Ага, вот мы где. Сориентировались. Теперь побредем.

Спиной почувствовал взгляд. Развернулся, привычно выцеливая врага поверх ствола вскинутого пистолета. Из-под густой челки спутанных волос на меня смотрел глаз. Удивленно. Надо же. Очнулась. Крепкая какая. Надо будет запомнить.

— Тебе лучше лежать. Или уйти. Выбирай сама. Если нападешь — убью. А хотелось бы увидеть тебя еще. В другой обстановке.

— Я встану?

— Да. Только без глупостей.

Она медленно поднялась. Тесный халат не выдержал падения и растерял все пуговицы. Высокая грудь, наконец, получила свободу и теперь нахально торчала, презирая попытки квадратных валиков пресса превзойти ее торчлявость. Руки откинулись назад, еще больше усиливая естественный изгиб балетной осанки и халат, мягко шелестнув шелком, наверное, сложился у ее ног. У меня прямо дух захватило от совершенной грации зверосильного тела.

— Я тоже хочу с тобой увидеться. В другой обстановке.

— Да? — умно спросил я.

— Да, — подтвердила она. — Хочу узнать, не врут ли легенды о таких как ты, Человек Скакун.

Я приосанился.

— А сейчас я уйду. До встречи.

Повернулась и пошла. Как пошла! Как пошла!

В грудь успокаивающе толкнуло. Ну, пошла и пошла.

До цивилизации добрался я скоро, руководствуясь схемами, висящими на стенах.

В огромном, ярко освещенном холле, меня уже ждали. В пышном кожаном кресле сидел брат Гильденбрант. Он уже сменил свое роскошное пастырское одеяние и теперь был в цивильном. До бритвенной остроты отглаженные белоснежные брюки. Ослепительно белый френч с серебристо поблескивающей полосой воротника. И волосы прелата казались не седыми. А серебристо-колкими, как сталь на изломе. Светлое пятно шляпы на черной столешнице. И диссонансом в праздничном ансамбле солидная трость черного дерева с оголовьем в форме топорка. Левая рука, затянутая в белую кожу перчатки, держит длинный серебряный мундштук с пахитоской. Правая как кота поглаживает трость. Или секиру?

— Присаживайся, — пахитоска оставила округлый дымный след. — Что-то ты долго.

— Задержали, ваше степенство. Вы простите уж меня, грешного. Девушка одна энергичная поближе познакомиться очень захотела.

— Высокая. Глаза каре-зеленые. Волосы пепельные. Нос длинноватый. Фигура отличная. От попки глаз не оторвать. — констатировал.

— Ваше степенство! — укорил я.

— В миру живем, — отмахнулся лениво. — И не степенство я. Преосвященство. А повезло тебе весьма. Кубанская волчица. Который год за ней гоняюсь. Как же ты от нее ушел? А? Моя менада ее охрану доламывает. Сама же как сквозь землю провалилась.

— Как ушел? Вырубил и ушел.

— Как вырубил? — удивился он. — Она, месяца не прошло, четверых из Святой Стражи разменяла. Хотя ладно. Оставим. Мои, похоже, возвращаются.

В коридоре тяжело загрохотали шаги. Дежурная девчонка испуганно вжала голову в плечи. От страха даже ушки посерели. Из одного из шести коридоров выходили те самые, или другие, но очень похожие на давешних воинственных монахов. Откинутые капюшоны и закатанные рукава широких ряс бесстыдно оголяли блестящую сталь доспехов. Четверо идущих впереди лениво пинали большие, по колено победно шагающим богатырям, мячи. За ними двое поддерживали третьего, заметно приволакивающего ногу. Следом двигались остальные. Всего из коридора, нескромно звеня подкованной обувью, неторопливо вышла дюжина черноризых спецназеров.

Последний ленивыми пинками гнал перед собой высокого сухощавого парня в сером комбинезоне. Лицо пинаемого украшал здоровенный кровоподтек.

Агрессивные монахи с грохотом пересекли холл. Мячи подкатились к столу, за которым сидел Гильденбрандт. Тот, что шел последним, небрежным движением швырнул на пол пленника и впечатал ему промеж лопаток тяжелый сапог. Коснулся камней, закрепленных на висках. Забрало, покрывающее лицо как вторая кожа, с готовностью убралось под черный обод, короной охвативший голову.

Физиономия у монаха была довольная, широконосая, украшенная старым шрамом от виска до подбородка. Крепкая, как кулак, рожа прапора ВДВ. Не того, что в складе, а того, что забыл сколько у него выходов. Боевых.

— Ваше преосвященство, докладываю. Стаю выбили. Четверых спеленали. Этот, — кивнул тяжелым подбородком в сторону распростертого на полу, — ранил брата Холстомера. Других потерь нет.

— Ранил? — удивленно поднялись кустистые брови. — И как же?